Посмертные записки Пикквикского клуба

— Очень хорошо. А знаете ли вы, сэр, по какому поводу и на каком законном основании заключили сюда вдову Бардль?

— Знаю. По крайней мере, я слышал об этом от Самуэля, — сказал мистер Пикквик, с притворной беспечностью.

— И Самуэль, смею сказать, представил вам вернейший отчет об арестовании вдовы. Теперь, почтеннейший, позвольте предложить вам первый вопрос: должна ли эта женщина остаться здесь?

— Остаться здесь!

— Да, почтеннейший, должна ли она остаться здесь? — повторил Перкер, облокотившись на спинку стула и устремив пристальный взгляд на своего клиента.

— Как вы можете об этом меня спрашивать? — сказал мистер Пикквик. — Это зависит от Додсона и Фогга: вы знаете это очень хорошо.

— Я ничего не знаю, почтеннейший, — возразил Перкер с твердостью. — Только позвольте вам заметить, что это не зависит от Додсона и Фогга. Вы знаете людей, почтеннейший, так же, как я их знаю. Это зависит единственно, исключительно и решительно от вас, почтеннейший.

— От меня! — вскричал мистер Пикквик, делая судорожное движение на своем стуле.

Адвокат произвел двойной стук по крышке своей табакерки, открыл ее, зацепил большую щепоть и, закрывая табакерку, опять энергично повторил:

— От вас, почтеннейший.

Мистер Пикквик остолбенел.

— Да, почтеннейший, — продолжал Перкер, разнюхивая табак, — я говорю, что немедленное освобождение вдовы Бардль или постоянное ее заключение в этой тюрьме зависит от вас, и только от вас одних. Выслушайте меня внимательно, терпеливо, без всякого огорчения и досады, иначе вы только вспотеете и надсадите свою грудь, нисколько не уяснив сущности этого дела. Итак, почтеннейший, я говорю и утверждаю, что никто, кроме вас, не может освободить вдову Бардль из этого логовища нравственного уничижения и нищеты, и вы только в состоянии положить разумный конец этому процессу, вручив господам Додсону и Фоггу все судебные издержки как за себя самого, так и за вдову. Не горячитесь, почтеннейший, прошу вас об этом всепокорнейше.

В продолжение этой речи мистер Пикквик и краснел, и бледнел, и негодование его едва не обнаружилось в самых сильных порывах; однако ж он удержал себя и угомонился. Перкер, между тем, зацепил еще щепоть табаку и продолжал с новым воодушевлением:

— Я видел эту женщину сегодня поутру. Уплатив судебные издержки, вы освобождаетесь от неустойки и благополучно выходите из тюрьмы вместе с нею. Это первый пункт. Второй, главнейший и существенный пункт состоит собственно в том, что вдова Бардль дает добровольное собственноручное показание, в форме письма ко мне, что все это дело, от начала до конца, было ведено по наущению этих бессовестных людей, Додсона и Фогга; что она, вдова Бардль, приносит искреннее сожаление и раскаяние в том беспокойстве, которое она, по своему неблагоразумию, причинила вам, почтеннейший, и на этом основании она просит меня употребить свое ходатайство перед вами, испрашивая вашего великодушного прощения.

— Вследствие, то есть, этих издержек, которые я заплачу за нее! — перебил мистер Пикквик с величайшим негодованием.

— О, нет, почтеннейший, вследствие письма, о котором я сейчас упомянул, — сказал Перкер торжествующим тоном. — Это письмо было другой женщиной принесено в мою контору сегодня ровно в девять часов, прежде чем нога моя переступила за порог этого здания, и прежде чем я увиделся с вдовой Бардль. Клянусь вам в этом своей юридической честью.

И, вынув это письмо из пачки других бумаг, адвокат положил его подле мистера Пикквика и потом принялся разнюхивать огромную щепоть табаку.

— Все ли вы сказали? — спросил мистер Пикквик кротким тоном.