Посмертные записки Пикквикского клуба

Как стяжатели национальной славы, мы весьма охотно согласились бы представить нашим читателям полный отчет обо всех подробностях знаменитого празднества, достойного занять одно из первых мест в летописях великобританских торжеств; но, к несчастью, материалы наши довольно скудны, и мы должны отказаться от удовольствия украсить свои страницы великолепными образчиками британского витийства. Мистер Снодграс, с обычной добросовестностью, представил значительную массу примечаний, которые, нет сомнения, были бы чрезвычайно полезны для нашей цели, если бы, с одной стороны, пламенное красноречие, с другой — живительное действие вина не сделали почерк этого джентльмена до такой степени неразборчивым, что рукопись его в этом месте оказалась почти совершенно неудобной для ученого употребления. Мы едва могли разобрать в ней имена красноречивых ораторов и весьма немного слов из песни, пропетой мистером Джинглем. Попадаются здесь выражения вроде следующих: «Изломанные кости… пощечина… бутылка… подзатыльник… забубенный»; но из всего этого нам, при всем желании, никак не удалось составить живописной картины, достойной внимания наших благосклонных читателей.

Возвращаясь теперь к раненому мистеру Топману, мы считаем своей обязанностью прибавить только, что за несколько минут до полуночи в трактире «Голубого Льва» раздавалась умилительная мелодия прекрасной и страстной национальной песни, которая начинается таким образом:

Пропируем до утра,
Пропируем до утра,
Пропируем до утра,
Хей, хой! До утра!

Глава VIII. Объясняет и доказывает известное положение, что «путь истинной любви не то, что железная дорога»

Безмятежное пребывание на хуторе Дингли-Делль, чистый и ароматический воздух, оглашаемый беспрерывно пением пернатых, присутствие прелестных представительниц прекрасного пола, их великодушная заботливость и беспокойство — все это могущественным образом содействовало благотворному развитию нежнейших чувств, глубоко насажденных самой природой в сердце мистера Треси Топмана, несчастного свидетеля птичьей охоты. На этот раз его нежным чувствам было, по-видимому, суждено обратиться исключительно на один обожаемый предмет. Молодые девушки были очень милы, и обращение их казалось привлекательным во многих отношениях; но незамужняя тетушка превосходила во всем как своих племянниц, так и всякую другую женщину, какую только видел мистер Топман на своем веку. Было какое-то особенное великолепие в ее черных глазах, особенное достоинство в ее осанке, и даже походка незамужней девы обличала такие сановитые свойства, каких отнюдь нельзя было заметить в молодых мисс Уардль. Притом не подлежало ни малейшему сомнению, что мистер Треси Топман и незамужняя тетушка прониклись друг к другу с первого взгляда непреодолимой симпатией; в их натуре было что-то родственное, что, по-видимому, должно было скрепить неразрывными узами мистический союз их душ. Ее имя невольно вырвалось из груди мистера Топмана, когда он лежал на траве, плавая в своей собственной крови, и страшный истерический хохот незамужней тетушки был первым звуком, поразившим слух счастливого Треси, когда друзья подвели его к садовой калитке. Чем же и как объяснить это внезапное волнение в ее груди? Было ли оно естественным излиянием женской чувствительности при виде человеческой крови, или, совсем напротив, источник его заключался в пылком и страстном чувстве, которое только он один из всех живущих существ мог пробудить в этой чудной деве? Вот вопросы и сомнения, терзавшие грудь счастливого страдальца, когда он был распростерт на мягкой софе перед пылающим камином. Надлежало разрешить их во что бы ни стало.

Был вечер. Изабелла и Эмилия вышли погулять в сопровождении мистера Трунделя; глухая старая леди полулежала в забытьи в своих спокойных креслах; жирный и толстый детина храпел у очага в отдаленной кухне; смазливые горничные вертелись у ворот, наслаждаясь приятностью вечерней погоды и любезностью сельских кавалеров, изливавших перед ними свои пылкие чувства. Треси Топман и Рэчел Уардль сидели друг подле друга, не обращая ни малейшего внимания на окружающие предметы. Они мечтали о взаимной симпатии душ, мечтали и молчали.

— Ах! Я совсем забыла свои цветы! — вдруг сказала незамужняя тетушка.

— Пойдемте поливать их теперь, — промолвил мистер Топман убедительным тоном.

— Вы простудитесь на вечернем воздухе, — отвечала незамужняя дева тоном глубочайшего сострадания и симпатии.

— Нет, нет, — сказал мистер Топман, быстро вставая с места. — Позвольте мне идти вместе с вами: это будет полезно для моего здоровья.

Сострадательная леди поправила перевязку на левом плече своего прекрасного собеседника и, взяв его за правую руку, отправилась в сад.