Посмертные записки Пикквикского клуба

Ямщики навязали нахлестки на свои бичи, конюх отворил ворота, толпа взвизгнула, расступилась, и карета стрелой помчалась на большую дорогу.

— Прекрасное положение! — думал про себя мистер Пикквик, когда его мыслительная машина, первый раз после всеобщей суматохи, начала работать с обычной силой. — Прекрасное положение для главного президента Пикквикского клуба: мчаться сломя голову, в глухую полночь, на бешеных лошадях по пятнадцати миль в час!

Первые три или четыре мили между двумя озабоченными путешественниками не было произнесено ни одного звука, потому что каждый из них погружен был в свои собственные думы; но когда, наконец, взмыленные и вспененные кони, пробежав определенное пространство, обуздали свою бешеную прыть, мистер Пикквик начал испытывать весьма приятные чувства от быстроты движения и вдруг, обращаясь к своему товарищу, выразил свой восторг таким образом:

— Ведь мы их, я полагаю, мигом настигнем, — не так ли?

— Надеюсь, — сухо отвечал товарищ.

— Прекрасная ночь! — воскликнул мистер Пикквик, устремив свои очки на луну, сиявшую полным блеском.

— Тем хуже, — возразил Уардль, — в лунную ночь им удобнее скакать, и мы ничего не выиграем перед ними. Луна через час зайдет.

— Это будет очень неприятно, — заметил мистер Пикквик.

— Конечно.

Кратковременный прилив веселости к сердцу мистера Пикквика начал постепенно упадать, когда он сообразил все ужасы и опасности езды среди непроницаемого мрака безлунной ночи. Громкий крик кучеров, завидевших шоссейную заставу, прервал нить его размышлений.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — заливался первый ямщик.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — заливался второй.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — завторил сам старик Уардль, выставив из окна кареты свою голову и половину бюста.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — заголосил сам мистер Пикквик, не имея, впрочем, ни малейшего понятия о том, какой смысл должен заключаться в этом оглушающем крике.

И вдруг карета остановилась.

— Что это значит? — спросил мистер Пикквик.

— Подъехали к шоссейной заставе, — отвечал Уардль, — надобно здесь расспросить о беглецах.

Минут через пять, употребленных на перекличку, вышел из шоссейной будки почтенный старичок с седыми волосами, в белой рубашке и серых штанах. Взглянув на луну, он зевнул, почесал затылок и отворил ворота.

— Давно ли здесь проехала почтовая карета? — спросил мистер Уардль.

— Чего?

Уардль повторил свой вопрос.

— То есть вашей милости, если не ошибаюсь, угодно знать, как давно по этому тракту проскакал почтовый экипаж?

— Ну да.

— A я сначала никак не мог взять в толк, о чем ваша милость спрашивать изволит. Ну, вы не ошиблись, почтовый экипаж проехал… точно проехал.

— Давно ли?

— Этого заподлинно не могу растолковать. Не так чтобы давно, а пожалуй, что и давно… так себе, я полагаю, где-то между этим.

— Какой же экипаж? Карета?

— Да, была и карета. Кажись, так.

— Давно ли она проехала, мой друг? — перебил мистер Пикквик ласковым тоном. — С час будет?

— Пожалуй, что и будет.

— Или часа два?

— Немудрено, что и два.

— Ступайте, ребята, черт с ним! — закричал сердитый джентльмен. — От этого дурака во сто лет ничего не узнаешь?

— Дурака! — повторил старик, оскаливая зубы и продолжая стоять посреди дороги, между тем как экипаж исчезал в отдаленном пространстве. — Сам ты слишком умен: потерял ни за что, ни про что целых пятнадцать минут и ускакал, как осел! Если там впереди станут тебя дурачить так же, как и я, не догнать тебе другой кареты до апреля месяца. Мудрено ли бы догадаться старому хрычу, что здесь получено за молчок малую толику? Скачи себе: ни лысого беса не поймаешь! Дурак!

И долго почтенный старичок самодовольно скалил зубы и почесывал затылок. Наконец, затворил он ворота и вошел в свою будку.

Карета между тем без дальнейших остановок продолжала свой путь до следующего станционного двора. Луна, как предсказал Уардль, скоро закатилась; многочисленные ряды мрачных облаков, распространяясь по небесному раздолью, образовали теперь одну густую черную массу, и крупные капли дождя, постукивая исподволь в окна кареты, казалось, предсказывали путешественникам быстрое приближение бурной ночи. Противный ветер бушевал в неистовых порывах по большой дороге и печально гудел между листьями деревьев, стоявших по обеим сторонам. Мистер Пикквик плотнее закутался шинелью, забился в угол кареты и скоро погрузился в глубокий сон, от которого только могли пробудить его остановка экипажа, звон станционного колокола и громкий крик старика Уардля, нетерпеливо требовавшего новых лошадей.