Посмертные записки Пикквикского клуба

Поутру на другой день после событий, описанных в последней главе, на дворе гостиницы «Белого оленя», что за Лондонским мостом, на соррейской стороне, долговязый малый, перегнутый в три погибели, ваксил и чистил щеткой сапоги. Он был в черной коленкоровой куртке с синими стеклянными пуговицами, в полосатом нанковом жилете и серых брюках из толстого сукна. Вокруг его шеи болтался красный платок самого яркого цвета, и голова его украшалась белой шляпой, надетой набекрень. Перед ним стояли два ряда сапогов, один вычищенный, другой грязный, и при каждом прибавлении к вычищенному ряду он приостанавливался на минуту от своей работы, чтоб полюбоваться на ее блестящий результат.

На дворе «Белого оленя» не было почти никаких следов кипучей деятельности, составляющей обыкновенную характерность больших гостиниц. Три или четыре громоздких воза, верхушки которых могли бы достать до окон второго этажа в обыкновенном доме, стояли под высоким навесом, распростертым по одну сторону двора, между тем как другой воз, готовый, по-видимому, начать свою дальнейшую поездку, был выдвинут на открытое пространство. В главном здании трактира помещались номера для приезжих, разделенные на два длинных ряда темной и неуклюжей галереей. Из каждого номера, как водится, были проведены по два звонких колокольчика, один в буфет, другой в кофейную залу. Два или три фиакра, один шарабан, две брички и столько же телег покатывались, без всякой определенной цели, по различным частям широкого двора, и вместе с тем тяжелый лошадиный топот и храп давал знать кому следует о присутствии отдаленной конюшни с двумя дюжинами пустых стойл, по которым беспечно разгуливал самодовольный козел, неизменный друг и советник усталых коней. Если к этому прибавить еще с полдюжины людей, спавших на открытом воздухе под навесом сарая, то читатель получит, вероятно, довольно полную картину, какую двор «Белого оленя» представлял в настоящее достопамятное утро.

Раздался громкий и пронзительный звонок, сопровождавшийся появлением смазливой горничной на верхнем конце галереи. Она постучалась в дверь одного из номеров, вошла, получила приказание и выбежала на противоположный конец галереи, откуда было открыто окно во двор.

— Сэм!

— Чего? — откликнулся голос человека в белой шляпе.

— Двадцать второй номер спрашивает сапоги.

— Скажите двадцать второму номеру, что сапоги его стоят смирно и ждут своей очереди.

— Не дурачьтесь, пожалуйста, Сэм: джентльмен говорит, что сапоги нужны ему сейчас, сию минуту! Слышите ли?

— Как не слышать вас, соловей мой голосистый! Очень слышу, ласточка вы моя. Да только вот что, касатка: здесь, видите ли, одиннадцать пар сапогов да один башмак, который принадлежит шестому номеру с деревянной ногой. Одиннадцать сапогов, трещетка вы моя, должны быть приготовлены к половине девятого, а башмак к девяти. Что за выскочка двадцать второй номер? Скажите ему, сорока вы моя, что на все бывает свой черед, как говаривал один ученый, собираясь идти в кабак.

И, высказав эту сентенцию, долговязый малый, перегнувшись в три погибели, принялся с новым рвением за свою работу.

Еще раздался звонок, и на этот раз явилась на галерее почтенная старушка, сама содержательница «Белого оленя».

— Сэм! — вскричала старушка. — Куда он девался, этот пучеглазый ленивец. Вы здесь, Сэм. Что ж вы не отвечаете?

— Как же мне отвечать, сударыня, когда вы сами кричите? — возразил Сэм довольно грубым тоном. — «Молчи и слушай», говорил один философ, когда…

— Молчи, пустой болтун! Вычистите сейчас же вот эти башмаки для семнадцатого номера и отнесите их в гостиную, что в первом этаже, пятый номер.

Старушка бросила на землю башмаки и ушла.

— Пятый номер, — говорил Сэм, поднимая башмаки и вынимая кусок мела из своего кармана, чтоб сделать заметку на их подошвах. — Дамские башмаки в гостиной. Это, видно, не простая штучка!

— Она приехала сегодня поутру, — сказала горничная, продолжавшая стоять на галерее, — приехала в почтовой карете вместе с джентльменом, который требует свои сапоги. И вам лучше прямо приниматься за свое дело и не болтать всякого вздора: вот все, что я вам скажу.

— Что ж вы об этом не объявили прежде? — сказал Сэм с великим негодованием, отделяя джентльменские сапоги от грязной группы их товарищей. — Я ведь прежде думал, что он так себе какой-нибудь скалдырник в три пени за чистку. Вишь ты, джентльмен и леди в почтовой карете! Это авось пахнет двумя шилингами за раз.

И под влиянием этого вдохновительного размышления мистер Самуэль принялся за свою работу с таким пламенным усердием, что менее чем в пять минут джентльменские сапоги и башмаки знатной леди сияли самым ярким блеском. Полюбовавшись на произведение своего искусства, он взял их в обе руки и немедленно явился перед дверью пятого номера.

— Войдите! — воскликнул мужской голос в ответ на стук Самуэля.

Он вошел и отвесил низкий поклон, увидев пред собой леди и джентльмена, сидевших за столом. Затем, поставив сапоги у ног джентльмена, а башмаки у ног знатной дамы, он поклонился еще раз и попятился назад к дверям.