Посмертные записки Пиквикского клуба

В галереях, и в особенности по лестницам, слонялось множество людей, которые пришли сюда: одни – потому, что их камеры были пусты и неуютны, другие – потому, что их камеры битком набиты и жарки; большинство – потому, что не находило тишины и покоя и не знало, чем себя занять. Здесь было очень много людей самых разнообразных категорий – от рабочего в бумазейной куртке до разорившегося кутилы в халате, разумеется, с продранными локтями; но у всех было нечто общее – вялое тюремное беспечное чванство, наглый, заносчивый вид, который немыслимо описать словами, но который мгновенно уловит всякий, пусть только зайдет в ближайшую долговую тюрьму и присмотрится к первой попавшейся группе ее обитателей с тем же интересом, с каким смотрел мистер Пиквик.

– Меня удивляет, Сэм, – сказал мистер Пиквик, перегнувшись через перила на площадке лестницы, – что заключение в тюрьму за долги, в сущности, не является наказанием.

– Вы так думаете, сэр? – спросил мистер Уэллер.

– Вы видите, как эти молодцы пьют, курят, кричат, – отвечал мистер Пиквик. – Быть не может, чтобы пребывание здесь их огорчало.

– А, вот в том-то и дело, сэр, – подхватил Сэм, – их это не огорчает, для них это самый что ни на есть праздник – портер и кегли. Но кое-кто страдает от такого дела: те, кто и пивом не может накачиваться, и в кегли не играет и кто заплатил бы, если бы мог, – такие впадают в отчаяние, когда их сажают в тюрьму. Я вам скажу, в чем тут дело, сэр: на того, кто привык бездельничать по трактирам, это наказание совсем не действует, а на того, кто работает когда может, оно действует слишком сильно. Получается неровно, как говорил мой отец, когда ему приготовляли грог и воды было больше, чем джина, получается неровно, вот в чем беда.

– Мне кажется, вы правы, Сэм, – подумав, сказал мистер Пиквик, – совершенно правы.

– Пожалуй, можно встретить иной раз и честных людей, которым это по вкусу, – задумчиво продолжал мистер Уэллер, – но я что-то не слыхал о них, если не считать одного маленького грязнолицего человечка в коричневой куртке, да и у того это было делом привычки.

– А кто он такой? – осведомился мистер Пиквик.

– А вот этого-то никто не знал, – отвечал Сэм.

– Но что он сделал?

– Да то же, что в свое время делали многие люди, гораздо более известные, сэр, – сказал Сэм. – Он попробовал перепрыгнуть через самого себя.

– Иными словами, – молвил мистер Пиквик, – он, должно быть, жил выше средств и наделал долгов.

– Именно так, сэр, – отозвался Сэм, – и в результате попал сюда. Долгов было немного – фунтов девять, да впятеро больше на покрытие судебных издержек; но как бы там ни было, а здесь он застрял на семнадцать лет. Появились, правда, у него на лице морщины, но они были замазаны грязью, потому-то и грязное лицо, и коричневая куртка остались к концу этого срока такими же, какими были вначале. Он был смирным, безобидным маленьким созданием, всегда за кого-нибудь хлопотал или играл в мяч и никогда не выигрывал; в конце концов тюремщики его полюбили, и каждый вечер он приходил к ним в комнату, болтал с ними, рассказывал разные небылицы и всякую всячину. Как-то вечером сидел он, по обыкновению, с одним своим старым другом, который был дежурным, и вдруг говорит: «Билл, я не видел рынка по ту сторону стены, – говорит (а в ту пору здесь был Флитский рынок), – Билл, я не видел рынка по ту сторону стены вот уже семнадцать лет». – «Знаю, что не видел», – говорит тюремщик, покуривая свою трубку. «Я бы хотел поглядеть на него одну минутку, Билл», – говорит он. «Очень возможно», – говорит тюремщик, сильно затягиваясь трубкой и притворяясь, будто он не понимает, куда клонит тот человек. «Билл, – говорит он с еще большим волнением, – мне в голову пришла фантазия. Позвольте мне поглядеть на людные улицы еще разок перед смертью, и если меня не хватит апоплексический удар, я вернусь через пять минут по часам». – «А что со мной будет, если вас хватит апоплексический удар?» – спросил тюремщик. «Ну, – говорит маленькое создание, – кто бы ни нашел меня, Билл, тот наверняка принесет меня домой, потому что моя карточка у меня в кармане, – номер двадцатый, этаж столовой». И правда, так оно и было, потому что, когда ему хотелось познакомиться с каким-нибудь новичком, он, бывало, вынимал маленькую памятную карточку, а на ней были написаны эти слова, и больше ничего, и потому-то его всегда звали «Номер двадцатый». Тюремщик смотрит на него в упор и, наконец, торжественно заявляет: «Двадцатый, – говорит, – я вам верю; вы не подведете старого друга». – «Нет, старина, надеюсь, что-то хорошее у меня здесь еще осталось!» – говорит маленький человек и с этими словами изо всех сил хлопает себя по курточке, и потом из обоих глаз у него вытекает по слезинке, а это было очень удивительно – все думали, что вода никогда не орошала его лица. Он пожал руку тюремщику и ушел…

– И так и не вернулся, – вставил мистер Пиквик.