Посмертные записки Пиквикского клуба

— Что еще? — спросил он. — Еще какая-нибудь беда? Что вам нужно?

— Сказать вам несколько слов, — ответил Хейлинг.

С этими словами он присел к другому концу стола и, сняв плащ и шляпу, повернулся лицом к старику.

Старик, казалось, мгновенно лишился дара речи. Он откинулся на спинку стула и, сжимая руки, смотрел на посетителя с отвращением и страхом.

— Сегодня, — сказал Хейлинг, — исполнилось шесть лет с тех пор, как я потребовал от вас жизнь, которую вы должны были отдать мне за жизнь моего ребенка. Старик! Над бездыханным телом вашей дочери я поклялся посвятить свою жизнь мести. Я не уклонялся от этого намерения ни на мгновенье, но если бы уклонился, одно воспоминание об ее покорном страдальческом взгляде, когда она умирала, или об изможденном лице невинного ребенка придало бы мне сил для осуществления замысла. Мой первый акт отмщения вы помните хорошо, сегодня — последний.

Старик задрожал, и руки его бессильно опустились.

— Завтра я покидаю Англию, — продолжал Хейлинг после краткой паузы. — С сегодняшней ночи вы будете заживо погребены в той самой могиле, на которую обрекли ее… в тюрьме, без надежды покинуть…

Он взглянул на старика и умолк. Поднес свечу к его лицу, осторожно поставил ее на стол и вышел из комнаты.

— Вы бы наведались к старику, — сказал он женщине и, открыв дверь, дал знак чиновнику идти вслед за ним на улицу. — Мне кажется, он болен.

Женщина закрыла дверь, быстро взбежала по лестнице и нашла старика бездыханным.

Под простой могильной плитой, на одном из самых мирных и уединенных кладбищ Кента, где полевые цветы пестреют в траве и спокойный пейзаж обрамляет прекраснейший уголок в саду Англии, покоятся останки молодой матери и ее кроткого ребенка. Но прах отца не смешался с их прахом, и, начиная с той ночи, поверенный не мог добыть никаких сведений о дальнейшей судьбе своего странного клиента.

Закончив рассказ, старик подошел к вешалке в углу, снял свою шляпу и пальто, надел их с величайшим спокойствием и, не прибавив больше ни слова, медленно удалился. Так как джентльмен с мозаичными запонками заснул, а большая часть присутствующих увлеклась веселой забавой — капала ему в грог сало с подтаявшей свечи, то мистер Пиквик вышел, никем не замеченный, и, расплатившись за себя и за мистера Уэллера, покинул вместе с этим джентльменом обитель «Сороки и Пня».

ГЛАВА XXII Мистер Пиквик едет в Ипсуич и наталкивается на романтическое приключение с леди средних лет в желтых папильотках

— Это и есть багаж твоего хозяина, Сэмми? — осведомился мистер Уэллер у своего любящего сына, когда тот явился во двор гостиницы «Бык» в Уайтчепле, с дорожным саком и небольшим чемоданом.

— Догадка хоть куда, могла быть хуже, старина, — отвечал мистер Уэллер-младший, складывая свою ношу на дворе и усаживаясь на нее. — Сейчас прибудет и сам хозяин.

— Должно быть, едет в кэбе? — предположил отец.

— Да, две мили опасностей по восьми пенсов за милю, — дал ответ сын. — Как поживает сегодня мачеха?

— Чудно, Сэмми, чудно, — с внушительной серьезностью ответил старший мистер Уэллер. — За последнее время она вроде как в методистский орден[78] записалась, Сэмми, и она на редкость благочестива, уж это верно. Она слишком хороша для меня, Сэмми. Я чувствую, что я ее не заслуживаю.

— Вот как! — сказал мистер Сэмюел. — Это очень самоотверженно с вашей стороны.

— Очень, — со вздохом подтвердил его родитель. — Она ухватилась за какую-то выдумку, будто взрослые люди рождаются снова, Сэмми; новое рождение, — так, кажется, это у них называется. Очень бы мне хотелось посмотреть, как эта система работает, Сэмми. Очень бы мне хотелось видеть новое рождение твоей мачехи. Уж я бы ее спровадил к кормилице!

— Как ты думаешь, что эти женщины устроили на днях? — продолжал мистер Уэллер после непродолжительного молчания, в течение которого он многозначительно постукивал себя указательным пальцем по носу. — Как ты думаешь, что они устроили на днях, Сэмми?

— Не знаю, — ответил Сэм. — А что?