Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера

Когда я был маленьким, взрослые рассказывали мне, что как называется – перечисляли имена всего на свете. Горячая штука называлась «кухонная плита». Собака называлась «пудель». Малыш – «крошка Робби» или «Джефф». Я был не властен над именами и названиями, не мог сам их выбирать; приходилось довольствоваться готовыми, и мне это было не по душе. Взрослые вторгались со своими готовыми именами в мой мир, нарушали мой сокровенный ход мысли. С какой стати, по какому праву? Но, повзрослев, я добился того, чтобы раздавать имена самолично, как я сочту нужным и правильным. У меня начали появляться собственные вещи, которые я мог называть как заблагорассудится. Например, мне подарили игрушечный трактор, и я назвал его Силачом. Но взрослые совсем не уважали мое мнение и имена, которые я давал: об игрушке отец говорил просто «твой трактор», а про Силача и слышать не хотел. А кое-кто вообще смеялся над придуманными мной именами, так что ранил меня в самое сердце или ужасно злил.

Но я упорствовал. Подрастая, я внимательно и тщательно взвешивал любое имя, которым мне представляли человека или предмет, и решал, приму я этот вариант имени или нет. Если предложенное имя или название казалось мне неподходящим, я выбирал свое. Такой подход частенько создавал сложности, поскольку другие дети не понимали, что я вовсе не обязательно приму их имена и буду звать их так же, как зовут все. Мысленно возвращаясь в прошлое, я понимаю, почему, например, одному мальчику не понравилось, когда я объявил, что решил называть его Слизняком, – и неважно, что мальчишка был препротивный и имя ему отлично подходило.

У моего принципиального отношения к именам была уйма минусов. Например, когда мы с Медвежонком развелись и я женился на другой, моя бывшая жена утратила свое имя. Она не хотела больше называться Медвежонком, потому что это напоминало ей о былых счастливых временах нашего брака, и теперь у меня не осталось для нее имени, так что я называю ее просто «Эй!».

Чем ближе мне человек, тем выше вероятность, что я дам ему новое имя и не буду называть так, как называют все. Коллеги на работе будут для меня Бобби и Полом – точно так же, как для остальных сотрудников. Но мать никогда не будет для меня «мамулей» или «Маргарет», только «моей матерью». (Пока я не ушел из дома в шестнадцать лет, я называл мать и отца Рабыней и Тупицей.)

Иногда, ко всеобщему удивлению окружающих, я все же признаю существующие правила имен и названий. Мы принимаем как данность, что жители Америки именуются американцами, а жители Канады – канадцами. Кем тогда будут жители города Монтэгю? Правильно, монтэгюнианцами. Однажды я знакомил своего приятеля-юриста и его жену с какими-то новыми для них людьми, и представил супругов так: «Это Джордж и его жена Барбара. Они – юристы-монтэгюнианцы». По-моему, получилось вполне логично, но у Джорджа стало такое лицо, будто я его только что смертельно оскорбил.

Я заметил, что обычно при первой встрече незнакомых людей обязательно прозвучат два вопроса: «Где вы живете?» и «Чем вы занимаетесь?» Как правило, они неизбежно всплывают в первые же минуты разговора. Фраза, которой я представил Джорджа и его жену, отвечала сразу на оба вопроса и, таким образом, экономила всем силы и время – ведь я произнес ее сразу же. Но почему, в таком случае, Джордж и его жена обиделись? Я так и не разгадал эту загадку. Кем же еще может быть житель города Монтэгю, если не монтэгюнианцем?

Возможно, Джорджу было никак не принять мысль о том, что он – монтэгюнианец. Может быть, Джордж не знал точно, хорошо это или плохо – быть монтэгюнианцем, и что вообще входит в это понятие. А может, людям свойственно стремиться лишь к крупным категориям: американцем быть почетно, а вот монтэгюнианцем не очень. Никто не обидится, если скажешь «Боб – американец» или «Боб очень высокого роста». Но если скажешь: «Боб – монтэгюнианец», реакция будет, как если бы ты сказал: «Боб – еврей» или «Боб – голубой».

Кстати, последние два высказывания наводят на мысль о еще одной сложности, с которой я регулярно сталкиваюсь, когда веду беседу. В некоторых случаях представить человека окружающим фразой: «Он – еврей» или «Он – голубой» столь же оскорбительно, как если бы я заявил: «Он – угонщик машин». Но бывают ситуации, когда эти фразы звучат как комплимент или даже вызывают веселье. А вот вычислить, в какой ситуации что говорить – это для меня сложная задача.

Если не можете отождествиться с местом, где живете, выход только один: переезжайте. Уверен, если бы я представил своего знакомого: «Это Джордж, адвокат из Нью-Йорка», он бы кивнул с довольным видом. В конце концов, всем известно, что в этом большом городе все самое лучшее: еда, бродвейские спектакли, юристы, девушки. Но Джордж – не нью-йоркец. Он монтэгюнианец. И ему надо или радостно принять этот факт, или переехать. У Джорджа нет никакого права оскорбляться, что я его так представил. Ведь не я же поселил его в Монтэгю и удерживаю там насильно!