Посмотри, отвернись, посмотри

Передо мной купили билеты женщина с сыном, подростком лет пятнадцати. Я снова увидела их уже внутри, возле больших аквариумов.

– …Не будь снобом, Егор, – насмешливо сказала женщина, продолжая какой-то спор. Я пошла за ними, завороженная звуками ее низкого хрипловатого голоса. – Твой выдающийся дед, например, из очень простой семьи.

– Дед – исключение из всех правил! – басовито запротестовал мальчик.

– Ничего подобного, – мягко возразила мать. – Тебе нужно поговорить с ним об этом. Он многое может рассказать о своих родителях и о том времени…

Они ушли смотреть акул, а я села на деревянную скамью и стала наблюдать за рыбами.

Зрелый мужчина по соседству со знанием дела рассказывал своей хорошенькой юной спутнице про ската:

– У них печень едят. А мясо вонючее, его вымачивать надо.

Белый скат безмятежно парил в зеленой воде, изредка взмахивая крыльями, и был похож на морского ангела, опекающего стаю веселых грешных рыб.

Я отдавала себе отчет, что мною овладела идея фикс. Вот почему я постоянно натыкаюсь на разговоры о семейственности. Существует феномен Баадера-Майнхоф, который еще называют иллюзией частотности. Представьте, что вы выучили новое слово, которое никогда не встречали прежде. С того дня как вы запомнили его, оно будет попадаться вам всюду. Лезть на глаза с упорством осенней мухи.

Конечно, это именно иллюзия. В ее основе – избирательное внимание. Мы концентрируемся на том, что нам знакомо.

Вот и я выхватываю из окружающего мира лишь то, что работает на мою навязчивую идею. Мне повсюду мерещатся семейные драмы и скелеты в шкафах.

Но что с этим делать?

* * *

Сначала слышится тихая трель звонка. За ней – приглушенные дверью твердые шаги. Эмма не признает тапочки. Она носит только ортопедические туфли на небольшом каблуке.

Итак, шаги. За ними – негромкое щелканье замка. Пока открывается дверь, до вас доносится шелест юбок. И наконец из сумрака коридора выплывает невесомая старушка в старомодном платье из зеленой тафты. Подсиненные кудри обрамляют узкое личико с большими глазами чуть навыкате. Эмма похожа на детеныша мартышки, которого обрядили в детское платьице. Иногда она предупреждает: «Сегодня я злая обезьяна».

Я протянула ей букет розовых гвоздик, и она крепко обняла меня.

– Полинька, детка, как я рада! Проходи, проходи! Не разувайся. У меня бардак!

Стены увешаны репродукциями, на диване разбросаны книги. Эмма вернулась в комнату с хрустальной вазой.

– Позавчера мы с девочками были в ресторане. Официант обращался к нам не иначе как «милостивые сударыни». Не думаешь ли ты, что это было легкое хамство со стороны негодяя?

Я ответила, что этой моде не меньше десяти лет.

– Я так и полагала. Будь добра, завари нам чай. Вчера прогнала очередную недотыкомку…

Недотыкомка – это новая домработница. Бабушкина любимая помощница, красавица Кристина, уволилась полгода назад. С тех пор Эмма в неустанном поиске.

Я привычно заваривала чай, пока Эмма разглагольствовала из кресла:

– Коллективный организм нашего народа, Полинька, отчаянно нуждается в аристократизме, как в витамине Д. Купишь журнальчик, а там на первой странице Елизавета Вторая… Подобное чтиво пользуется огромным спросом. Русские люди припадают к заграничной светской жизни, как лоси лижут соль. Они бы припадали к отечественной, но рожи местной знати говорят сами за себя. Им место в борделе или на нарах.

– У Елизаветы черты, знаешь, тоже не самые изысканные.

Я внесла на подносе чайник и вазочку с конфетами, накрыла на стол. Бабушка любит, когда за ней ухаживают.

– Ах, не в чертах дело! – отмахнулась она. – Дело в манерах! В воспитании! В умении элегантно носить и резиновые сапоги, и жемчуга! В прежние времена нехватку аристократов советский народ худо-бедно избывал, награждая каждую породистую собаку кличкой Граф или Маркиз. В одном только нашем дворе гуляло три Маркиза. Все, как один, длинношерстные. В коллективной памяти осталось понимание, что хорошая шерсть – это признак сытой богатой жизни.

– Эммочка, что ты несешь? – смеясь, спросила я.

– Ах, всякий вздор! Лучше расскажи, как твои дела. Что твой монтажник, все та же обаятельная заурядность? Не вырос над собой? Ради бога, не обижайся! Ты и сама такая же. Вы отличная пара.

Она вспорхнула из кресла легко, как птичка, и поправила картину на стене.

Это копия. Оригинал висит в галерее Тейт. Он называется «Гвоздика, лилия, лилия, роза», но у него есть и второе название: «Китайские фонарики». Бабушка без ума от Сарджента, а от этой картины особенно. Утверждает, что я – выросшая копия той девочки, что справа. По странному стечению обстоятельств маленькую натурщицу Сарджента тоже звали Полли. Полли и Дороти Барнард, две сестры в сумеречном саду, полном лилий и роз. Бумажные китайские фонарики мягко светятся в их руках. В детстве я мечтала оказаться внутри этой картины.

– У монтажника всё отлично.

Эмма насторожилась. Она чутка к интонациям, оговоркам.

– Что-то не так?