«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Правда, ей нравилось, когда ее тоже баловали, приносили цветы или что-нибудь “вкусненькое”, дарили какие-нибудь “цацки”, которые она, немножко в них поиграв, передаривала кому-то, кто оказывался под рукой. За всем этим проглядывала маленькая Наденька, баловень отца, бывшая, по ее словам, большой своевольницей и проказницей. Так, иногда она, валяя дурака, “алчно” отбирала у кого-нибудь из нас увиденное украшение – цепочку, бусы, серьги. И тут же демонстрировала их на себе, сознавая комизм получившегося эффекта: она, при ее-то внешности, украшенная, как рождественская елка. А в следующий раз эти украшения оказывались на ком-нибудь другом или возвращались владелице.

В ее ритуале “игры” особое место занимали поездки с кем-нибудь в “Березку”, чтобы уж “разгуляться” вовсю. Не раз и мне пришлось, как и многим другим, поучаствовать в этих “налетах”. Приедешь к ней, а она говорит: “Берите такси, поедем гулять”. Такую “роскошь” она теперь могла себе позволить. Не успеем сесть, как раздается ее приказ: “На Профсоюзный проспект в «Березку»”. – “Как? Мы же хотели кататься!” Это был ее любимый трюк. В “Березке” она принимается одевать своего спутника, невзирая ни на какие возражения.

Так мне, вопреки моему желанию, была куплена куртка-дубленка, названная ею потом “мандельштамка”. Господи, как я сопротивлялась! Моим главным аргументом, притом искренним, была опаска, что в этой куртке я буду походить на даму-комиссара из “Оптимистической трагедии”. Но и это не помогло. “Мандельштамка” была мне присвоена чуть ли не в знак почета, поскольку Н. Я. не упускала случая напомнить, что таких курток всего три: у нее, у Вари Шкловской и у меня. Когда я появлялась не в “форме”, она учиняла мне “взбучку”. А мне в ней всегда было как-то не по себе: не мой стиль, что ли. В результате ее забрал у меня мой сын Володька, которого Н. Я. привечала, и у него ее украли в какой-то забегаловке. Очень страшно было признаваться, но Н. Я. меня помиловала.

Как-то раз Н. Я. особенно разрезвилась в “Березке”, покупала шарфики, предметы туалета для “девчонок” и очень настаивала на покупке подарка для моего мужа. Я вопила, что он профессор, то есть имущий, и обойдется. Она не сдавалась. В конце концов я согласилась на нижнее белье, поразившее наше воображение какими-то невиданными узорами и орнаментами. Оно было предназначено для сольных танцев в подпитии и использовалось для этого много-много лет. К сожалению, Н. Я., мечтавшей увидеть это зрелище, не удалось его “вкусить”, за что она не раз меня упрекала.

Думаю, не одну меня смущало вводить ее в расходы. Но ей так нравилось одаривать людей, отдаваясь своей природной щедрости. Всю жизнь ей приходилось “просить”. Наконец-то она могла “давать”. Было видно, что для нее это счастье. В ее окружении, по-моему, не осталось никого, кто бы не получил подарка. Немудрено, что под общий смех мы порою обнаруживали себя одетыми в одинаковые брюки, свитеры, косынки и т. п.

В последние годы Н. Я. почти всё время лежала в кровати. Правда, знавшие ее в молодости Е. М. Фрадкина и Е. М. Аренс уверяли, что они с Мандельштамом частенько “валялись” по тахтам и кроватям. Теперь к привычке прибавились слабость и болезни. И она нуждалась в постоянной помощи. Конечно, все мы готовы были принять в этом участие. Но в основном заботы об Н. Я. о. Александр возложил на своих духовных чад, которые попеременно дежурили около нее, сменяя друг друга.

Надо сказать, что Н. Я. удивительно умела ладить со своими многочисленными помощницами. Она была и благодарна, и ласкова, и, главное, умела облегчить и эту ситуацию своим неистощимым юмором. Например, она нарочито капризно, по-детски скрипела своим прокуренным голосом: “Хочу есть…” Нельзя было не подхватить этот тон, не включиться в игру в “дочки-матери”. Вот одна из ее записок кому-то из знакомых, случайно оказавшаяся у меня: “Я болею. У меня пролежни, а я говорю, что вырос хвост. Обратное развитие: скоро превращусь в собаку, потом в рыбу. Старость – радость, только старческие немощи – худо…” Думаю, что многие, облегчавшие ей жизнь в последние годы, до сих пор скучают по той шутливой атмосфере, которую она создавала вокруг себя, невзирая на тягости и невзгоды.