«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

“Немец-офицер” это Кляйст, дядя драматурга Кляйста. Мандельштама поразило, что Кляйст, участвовавший в сражении при взятии Берлина… был ранен. Суворовские офицеры узнали немца-поэта и отнесли его в город в госпиталь. Вероятно, отсюда тема братства. Это стихотворение “К немецкой речи”, обращенное к Кузину, это “дружбой с ним был он разбужен”, она вернула к стихам. Мы встретились в Ереване, в мечети и много разговаривали. Кузин был в экспедиции в Ереване. Как мало было людей, которые читали стихи тогда, понимали стихи, так что это была очень нужная для Мандельштама встреча. Потом кончилось, как-то всё переговорили, и настоящие отношения кончились через год-два.

К. Б. Как вы понимаете вот эту строчку: “Чужая речь мне будет…”?

Н. Я. “Чужая речь мне будет оболочкой” – вероятно, ощущение речи, как… чужой речи, как не внутреннего, а чего-то внешнего по отношению к себе… Я думаю.

К. Б. К этой строфе…

Н. Я. “Бог Нахтигаль” – это кляйстовский Бог, а “и дай мне судьбу Пилада” – это дай мне судьбу друга, неразрывной дружбы. По-моему, понятно. А еще? “Мир будет для новых…”

К. Б. “Мир будет для новых чум”?

Н. Я. Ну это как раз период, когда каждый день предупреждали, что будем воевать с тем миром. Причем довольно законно, так как подходил к власти Гитлер. Но у нас, кажется, не было ни минуты, чтобы мы не ждали войны или нас, во всяком случае, не пугали войной.

К. Б. “Но ты живешь, и я с тобой спокоен”. Это что?

Н. Я. С богом поэзии. Да. Очень трудно.

К. Б. О чем это?

Н. Я. О том, что человек, который любит чужие звуки, чужие слова, чужие стихи, чужие языки, всё равно не сумеет до конца ими овладеть, “стекла зубами укусить” и перед смертью все-таки на своем языке скажет что-то, а не на чужом. Это та же тема чужих языков, это период очень бешеного чтения Данта. По всей вероятности, отсюда.

К. Б. Вы об этом говорите?

Н. Я. Да-да.

К. Б. Как это называется?

Н. Я. Никак не называется. “Не искушай чужих наречий” называется, “чужого клёкота”, чужого языка.

“Лихая плата стережет” – конечно, расплата за то, что любил чужое… Ну, как будто всё? “Холодная весна” дальше идет, ясно, врангелевский Крым. Не врангелевский, это Крым после раскулачивания, тут довольно ясная картина – нищий городок, в котором всё время идут бродяги, бежавшие с Кубани и с Украины… “Кольцо” – вот вы не знали, что такое кольцо. Это кольцо, которое к русским воротам. Ну это лучше не комментировать.

К. Б. Что?

Н. Я. “Квартиру”.

К. Б. Об этом вы уже говорили.

Н. Я. Да. О переводах, вот лучше отношение к переводчикам. Всё совершенно ясно… двести сорок три. “Татары, узбеки и ненцы…” Когда кругом только переводят и ничего не пишут… Болезнь культуры… Теперь нужно восьмистишия, да? Ну, первые три… Первые два, здесь ведь неправильный порядок, как всегда. “Люблю появление ткани” – в двух вариантах… “Это выпрямительный вздох” – первая строчка, “пришедшая ткань” – поэтическая ткань, конечно… Здесь третьим должно идти стихотворение о стихах же… Есть ли… вот, пожалуйста… Оно идет шестым номером, должно идти третьим – “Когда, уничтожив набросок, ты держишь прилежно в уме…”. Это вечная ненависть к письму. Он слышит, как звучат стихи, держит “прилежно в уме” строфу и не понимает, какое она отношение имеет к бумаге. Кстати говоря, это стихотворение из одной… Восьмистишие – одно предложение. О. Э. часто говорил, что одна Анна Андреевна умеет делать восьмистишия, иногда даже двенадцатистишия, из одного предложения. В частности, “Не столицею европейской… с первым призом за красоту…”. “Преодолев затверженность природы”, тоже не помню, какой номер, но во всяком случае здесь абсолютно безобразный порядок… это одно из стихотворений, один из кусочков “Андрею Белому”, которое ушло в восьмистишия.

К. Б. О чем напоминает слово “жизнёночка”?

Н. Я. Ага. Только не “жизнёночка”, а “жизняночка”

К. Б. …Двести сорок семь. “О, бабочка, о, мусульманка…”

Н. Я. “Жизняночкой”, “жизняночка и умиранка” – живет, умирает – очень часто о бабочках, о бабочках, которые не успели никакого следа в жизни оставить, это в “Путешествии в Армению” есть: “Наблюдал танец поденков-светляков”. Почему она “жизняночка и умиранка”? Это всё время сравнивается с человеческой жизнью. Всегда тоже такая же, такая же…

К. Б. А что соединяет эти восьмистишия, кроме формы?

Н. Я. Но все-таки они какие-то… философские.

К. Б. Это цикл?

Н. Я. Не цикл, нет. Цикл – это самозарождающаяся вещь. А эти, так же, как стихи об Армении, искусственный цикл. Сюда собраны философские восьмистишия. Основная часть их была написана вместе, почти подряд, и сюда прибавлено несколько стихотворений. Вот стихотворение Белому – “Шестого чувства крохотный придаток” – этот кусочек появился, когда о “Ламарке” писалось. Остальные все в одно время писались, соединяет их, вероятно, философская тема, что вообще не так часто у Мандельштама. Вопросы пространства, времени, жизни, смерти и познания. “Преодолев затверженность природы” – это ведь о познании.