Судьба Вас по-прежнему гонит, и, наверное, от этого у Вас чувство растерянности и “потерь”. Но я за Вами буду следовать всю жизнь и концентрировать, и фиксировать, чтó Вы можете упустить из виду. Хотя Вам, по-моему, не нужно еще выпускать всех нитей. Это ведь не очень нескромно для меня?
А теперь поздравляю Вас с днем рождения, и пусть всё же бури коснутся более молодых (хотя бы меня), а Вам уж довольно.
Если это удобно и Вы переписываетесь с Гладковым – пусть он Вам пришлет выписки из дневника (он обещал). Над чем Вы сейчас работаете? Я надеюсь когда-нибудь прочесть Ваши “рассказы” – комментарий об отдельных стихах, по письмам (ок<оло> Воронежских лет). У меня прибавилось несколько новых документов (напр<имер>, письмо Волошина в контрразведку), – когда заведу в подвале машинку, буду перепечатывать и могу отсылать Вам. Саша М.
<ноябрь 1963>
Дорогая Над. Як.!
Получил Ваше письмо. Спасибо. От Гладкова я ничего не получал. М. В. Юдина искала меня месяца два назад. Я звонил – речь шла о каком-то переводе – но не состоялось. ‹…› Саша.
3 декабря 1963 г.
Дорогая Над. Як., не писал вам долго, желая порадовать находкой, которая ожидалась и вчера осуществилась: это 9 писем к Вяч. Иванову, 1909 (из-за границы) и 1911 г. – очень интересные, с приложением 16 неизвестных (мне, по крайней мере) стихотворений. Уверен, что в архиве В. Иванова, который сейчас смотрю, найдется и многое другое. Прислать вам? Я перепечатаю.
За информацию – спасибо. У меня действительно болезнь “проницательного редактора” – делать заманчивые предположения. То, как было на самом деле, всегда оказывается интереснее и богаче смыслом. Между прочим, об испанцах я знаю эпиграмму еще 1909 г., что-то в связи со спектаклем “Кривого зеркала” – “Испанец собирается порой / На похороны тетки в Сарагоссу…”. Не та? “Марочка” – это, конечно, и есть моя “знакомая”. Узнаю… Но у меня и без нее впечатление, что Дом Герцена, 1922–23 гг., – худшее время для О. М. Ненужные люди, суета, попытки литературной коммерции… Да? В письме матери Ларисы Р. к ней есть сценка (22 г.): она приводит к вам Тихонова и Сережу К. (? тоже поэта), и в это время приходят: некая Суза от имени “акмеистов-москвичей” (прогнал: “были только питерские акмеисты и вышли”), какая-то баба-лесбиянка и жуткий Парнах… Всё это описано красочно и неприязненно…[544]
Еще Вам, наверно, неприятно будет узнать, но А. Белый в одном письме из Коктебеля 33 г. пишет, что М. – в тягость, и вообще, чужой человек[545]
. Это вовсе не удивительно. Мне говорили о том, как А. Б. просил для надзора за собой “красного профессора”, п<отому> ч<то> не может ручаться за то, что пишет его рука… В письмах, которые я видел, восторги перед Гладковым, Санниковым и т. п. Тоже, конечно, трагедия, но обратная той, что у О. М. Понятно, почему его так потрясло предисловие Каменева… А в стихах на смерть, и Н. И. говорит, – как всегда, больше личного…О Н. И. – в последнем письме я поддался мрачному настроению. Сейчас опять звоню ему и стараюсь видеть только ценное и сильное в нем…
Хочу очень набраться духу и позвонить Анне Андреевне – она здесь. Показать и спросить кое-что… (??) Обо мне, если не написали, не пишите Поливанову. Мне, со своей стороны, всё равно невозможно будет что-н<ибудь> сделать, да и всё же не для меня это… Саша М.
31 декабря 1963 г.
С Новым годом, милая Надежда Яковлевна! Я жив и здоров (хотя я и один) и беспокоюсь только, что причинил Вам много переживаний за себя. Было несколько тяжелых дней, когда я внезапно столкнулся со всей мерой пошлости и лжи (в чем Юля меньше всего, а м. б. и совсем не виновата – просто попав в беду) – сейчас я совсем успокоился и только волнуюсь за Юлю.
Жалею, что не приехал в памятный день[546]
– по охватившей меня боязни пространства, а ни с кем из отъезжавших связаться не сумел. Звонил в этот день Анне Андреевне и Н. И., собрал кое-кого из друзей, читал стихи и объяснял, кто такой, по моему представлению, был О. М. Сейчас буду звонить Евг. Як.У меня было два радостных события: был в гостях у Анны Андр., сидел ок<оло> 3 часов, многое понял, был горд и счастлив (она читала стихи и из Данте
Всё это меня очень согрело и помогло выздороветь. Напишите мне скорей, если у Вас нет на меня никакой обиды. Ваш Саша.
<10 марта 1964 г.>
Дорогая Надежда Яковлевна!
Простите меня еще раз за молчание. Оно вызвано всё тем же – нет душевного спокойствия, нет минимума веселости, а – на советском языке – бодрости. ‹…›