«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Вся светясь, она усаживала их поближе, чаще всего на кровать, где она проводила большую часть времени, держала за руки и любовалась их, надо признать, обаятельнейшими улыбающимися лицами. Недавно Варвара Викторовна рассказала на вечере памяти Н. Я., состоявшемся в восьмую годовщину ее смерти, 29 декабря, что помнит “Наденьку” с тех пор, как Мандельштам привел ее в дом Шкловских “знакомиться с молодой женой”.

Тогда-то у Н. Я. и возникла прочная дружба с матерью Вари – Василисой Георгиевной Шкловской, недюжинный ум и сердечное радушие которой она не раз при мне восхваляла. С благодарностью говорила о том, что “под крылом Василисы” всегда находила надежное прибежище и с Мандельштамом, и позднее, когда удавалось вырваться в Москву.

Нечто подобное материнским чувствам Н. Я. испытывала и к сыну Б. Л. Пастернака – Евгению Борисовичу (Жене), его жене Алене, сыновьям Пете и Боре. А крохотная черноглазая Лизочка была для Н. Я., как я видела, чем-то бóльшим, нежели прелестным ребенком. При взгляде на девочку ее охватывало давно забытое чувство восторга, горячей сердечной радости. Даже припевала “мой Лизочек так уж мал, так уж мал…”, так и тая от нежности.

Особой любовью Н. Я. пользовалась Наталья Ивановна Столярова. С восхищением называла ее “бой-баба”, имея в виду прежде всего то, что Н. И. проявила поистине “пробойную” силу, чтобы добиться квартиры для “вдовы Мандельштама”. Именно благодаря ее усилиям в первую очередь квартиру плохенькую, но дали.

Но вообще-то она, конечно, нравилась Н. Я. просто всей своей статью, своим “куражом”, преданностью, юмором. По-парижски подтянутая (она выросла в Париже и до возвращения в Москву была завсегдатаем русского Монпарнаса и невестой поэта Бориса Поплавского), она забегала к Н. Я., как правило, “по делу”, потому что спешила поспеть в несколько разных мест: на вернисаж, в мастерскую к художнику, на какую-нибудь однодневную выставку и т. п. Ей всё было интересно. Но за этим внешним фасадом участницы московской “тусовки” в качестве “секретарши Эренбурга”, каковой она и была, скрывалась рискованная, правда, по всем правилам продуманной конспирации “подпольная” деятельность, о которой уже после ее смерти рассказал А. И. Солженицын в “Бодался теленок с дубом”.

Наверняка во время своих стремительных наездов к Н. Я. она тоже оказывала ей содействие в передаче рукописей “туда”, а писем и прочих передач – “оттуда”. Н. Я., всегда помнившая, как Наташа кричит по ночам, особенно восхищалась тем, что в своем дневном поведении она старается быть оживленной, бодрой, стремящейся взять от жизни всё, чтобы наверстать отнятую молодость, проведенную в лагерях и ссылке.

Не могу не вспомнить об одном эпизоде из их отношений.

Однажды Н. Я. где-то в середине 1970-х годов буквально всех ошарашила, заявив, что решила “уехать”. Она поддалась уговорам одного своего знакомого (К. Хенкина), собиравшегося через Израиль на Запад и предложившего ее “сопровождать”. На вопросы, зачем она затеяла эту авантюру, она отвечала, что помимо соображений безопасности (тогда действительно шли аресты, а совсем вскоре после описываемых событий был “выдворен” А. И. Солженицын) ею движет законное для русского интеллигента желание увидеть хотя бы перед смертью “старые камни Европы”. (В Европе она бывала только в детстве.)

Наталья Ивановна пришла в ярость. Бывая во Франции, куда вроде бы и собиралась Н. Я., она знала, какая печальная участь ждет там беспомощную старую женщину. “Да где вы найдете такое количество добровольных помощников, как не здесь?” – кричала она. Она утверждала, что не успеет и ступить Н. Я. на “камни Европы”, как ее сдадут в какой-нибудь пансионат для стариков, пусть и привилегированный. Возможность остаться в Израиле Н. Я. даже не обсуждала, а только хихикала и, смешно тараща глаза, шутила: “Представьте себе, просыпаешься, а кругом одни евреи!”

Этот скандал происходил при мне. Наташа всё же отговорила Н. Я., и ей было поручено документы из Овира забрать.

Иногда я всё же думала, а не лучше ли было Н. Я. увидеть хоть краешком глаза эти “священные камни”, чем томиться на своей Большой Черемушкинской, хоть и в созерцании “любимого” унитаза? Может быть, и ее посещали эти сомнения. Но перед напором Н. И. она не могла устоять.

Так случилось, что часто мы втроем – Наталья Ивановна, Володя Вейсберг и я – приходили к Н. Я. вместе. Получались незабываемые дружественные посиделки, которые Н. Я. назвала “девичниками”. Они стали ее традиционной “забавой”. В такой вечер отменялись все другие гости, и мы наслаждались полным слиянием душ и интересов.