Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Много здесь печатается этой дряни — романов-фельетонов, и я хотела было уже бросить лист, как вдруг увидела слово “интерн” внизу в тексте. А что бы это такое могли писать об интернах в романе-фельетоне? Во всяком случае — интересно. И я внимательно прочла весь текст, напечатанный на листе. Начало было очень интересное: жена отравляла мужа, бывшего интерна, одного из молодых парижских врачей, отравляла так искусно, что никто этого и не подозревал, — и муж погибал медленною смертью от непонятной для своих коллег болезни. И фельетон ловко обрывался на самом интересном месте.

Вскоре Дьяконова отправится в Лондон и купит там acidum oxalicum, “щавелевую кислоту”. Этот препарат считается ядом. Брат Дьяконовой пишет, что род этого яда не принадлежит к смертельным, и чтобы отравиться им, нужна очень значительная доза. Так он доказывает, что сестра не хотела покончить с собой. Но зачем-то же Лиза купила этот яд? Может, просто потому, что этот яд уже поселился в ее голове? Наличие яда в сумочке безнадежно влюбленной девушки еще не означает, что девушка собирается покончить с собой. Как, впрочем, и не означает, что она намеревается убить своего возлюбленного. Это в принципе вообще ничего не означает… Кроме почему-то наличия яда в сумочке безнадежно влюбленной девушки.

А пока у Лизы появляется третий паж — французский студент André Morthon. Приближаются экзамены, и Андрэ “бегает ко мне чуть ли не каждый день, приносит программы и учебники, — начали заниматься вместе… Ему это страшно льстит: я — одна женщина на всем курсе, и он из сил выбивается, стараясь угодить мне”.

Ситуация — зеркально противоположная той, что была в Петербурге. Там “бестужевки” старались “угождать” революционным студентам, искренне думая, что вместе с ними делают революцию. А в результате на их пальцах вдруг появлялись обручальные кольца.

Лето было в разгаре… Одесский еврей растворился в пыльном воздухе Парижа. Студенты стали разъезжаться на каникулы…

“Меня усердно навещает только немец, да Бертье с программами и книгами…” Бертье? Кажется, его фамилия была Мортон. Может, у него была двойная фамилия? Впрочем — какая разница?

Между тем в Париже стояла невыносимая жара. Такая же невыносимая, как холод зимой.

Я никак не могла себе представить — до какой степени может быть жарко… Я задыхаюсь… Кажется, что в голове не мозг, а раскаленные уголья. Кладу на голову компресс, раздеваюсь и завертываюсь в сырую простыню…

В середине июля Франция отмечала национальный праздник — День взятия Бастилии. Немец и Андрэ уговорили Лизу пойти смотреть на танцы и фейерверки.

Французы умеют и любят веселиться… Атмосфера заряжена весельем, как электричеством, — оно захватило и меня, и я с увлечением танцовала[51] с моими спутниками на всех площадях, где проходили. Немец, кажется, влюбился и вздумал ревновать. Глупый мальчишка! Как опасно позволить при себе смотреть на луну и читать Гейне…

В дневнике Дьяконовой появляются отчетливые нотки кокетства — то, чего она на дух не переносила раньше. То, за что она осуждала Марию Башкирцеву. Но для Башкирцевой кокетство было, во-первых, органичным, а во-вторых, она, конечно, знала себе цену как художнице и писательнице. А Лиза? Чего она добилась в свои 26 лет, в возрасте, когда Башкирцева умерла? Влюбилась в своего психиатра и позволила ухаживать за собой какому-то безликому немцу, ни единой черточки которого она даже не удосуживается показать в своем дневнике. Ах да, еще — Бертье…

А от Е. Ленселе не приходит ни одного письма. Ни одной строчки… “Идти в Бусико… тогда он, пожалуй, узнает… К нему на квартиру? — немыслимо…”

Надо уехать!

Любовь против родины

17 июля ее ждал сюрприз. К ней пришел Иван Корельский, земляк, сотрудник газеты “Север”. Хозяйка пансиона почему-то приняла его за “нигилиста”. Возможно, в ее понимании все русские мужчины были “нигилистами”.

Маленький, некрасивый, застенчивый — он всегда носит блузу и говорит очень медленно… Я его мало знаю, но он славный человек.

Корельский сказал ей, что видел ее братьев, Шуру и Володю, перед отъездом из России. Лизе стало больно.

Никто из семьи и не подумал прислать мне ни письма, ни чего-нибудь с родины.

Но ей было так приятно встретиться с человеком из Ярославля!

С его приездом на меня точно пахнуло ветром с Волги, и на парижском горизонте мелькнули необъятные родные равнины…

Оказалось, что он знает знакомую Лизы Сорель. Сорель хотя и живет в Париже, но пишет корреспонденции в “Север”. Лиза с жаром стала рассказывать ему, как счастлива Сорель со своим французским мужем, но Корельский остудил ее пыл: “Все это хорошо. Но все-таки жаль, когда русские интеллигентные женщины выходят замуж за иностранцев. Они нужны нам в своей стране. Смотрите и вы… не выйдите здесь замуж…”

Разумеется, Лиза возмутилась!

У, вот еще, глупости, — за это нечего опасаться. Я слишком люблю Россию, чтобы остаться здесь!