Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Не будем утомлять читателя рассказом о посещении Лизой Англии, об этом можно прочитать в ее дневнике. Там много интересных замечаний, там разум преобладает над чувствами, но не мешает чувствам. Ей все интересно, за всеми новыми людьми она наблюдает внимательно и пишет обо всем талантливо и живо, как это всегда умела прежде. Например, когда Лиза находилась в городке Саутборн на юго-западе Англии, куда отправилась со странной мыслью жить поближе к Франции, где находится он, ее познакомили с Владимиром Григорьевичем Чертковым, “другом великого писателя”. Чертков, высланный из России, жил в собственном доме неподалеку — в Крайстчерче, где устроил хранилище для рукописей Льва Толстого по новейшим правилам архивного хранения, — подвал с микроклиматом мог выдержать землетрясение и попадание бомбы.

Лиза не могла отказать себе в возможности увидеть главного духовного ученика самого Толстого.

Он встретил меня просто и приветливо.

— Очень приятно познакомиться. Вы где же учитесь?

— В Париже, на юридическом факультете.

— Это почему же вы избрали себе такие науки?

— Я хотела бы быть адвокатом.

— А… Мужиков обирать будете?

В этом был весь Чертков с его прямолинейностью. Конечно, Дьяконова была обижена и пыталась ему возражать. Но еще больше озадачила ее вторая встреча, когда “друг великого человека” посоветовал Лизе… поступить в гувернантки.

О, лучше бы ты была нема и лишена вовсе языка!” — вспомнилось мне отчаянное восклицание героя гоголевского “Портрета”[52], и я едва не повторила его вслух. Сразу разлетелся весь ореол, каким я так почтительно окружила друга великого писателя, и передо мной был он тем, каким и есть на самом деле: богатый аристократ, никогда серьезно не думавший о женском вопросе. Кровь бросилась мне в голову, и я почувствовала себя оскорбленной… Было темно, и он не мог видеть, какая горькая усмешка исказила мое лицо.

Но если бы и видел? Давайте посмотрим на Лизу глазами Черткова. Кто она была перед ним? Русская студентка Сорбонны, сбежавшая из России в поисках лучшей доли. Навязавшаяся на встречу с ним, другом великого писателя.

Посмотрите на меня!

Но что мог он в ней увидеть? И что мог увидеть в ней Ленселе, кроме девушки со странностями — а кто к нему приходил без “странностей”? Рассказать о себе она не умела, а дневника ее никто не читал. Между тем только он мог явить Лизу граду и миру.

Но кому он был нужен после Башкирцевой?

Наконец южная Англия опротивела Лизе…

Все, все опротивело мне здесь: и эти дома, и это однообразие, а шум моря неустанно напоминает, что только оно отделяет меня от той страны, где он живет. Только море! Как я завидую птицам! легкие, свободные — они играют с расстоянием, с пространством… А я так рада была бы теперь все отдать, если бы какой-нибудь волшебник мог обернуть меня в птицу… чтобы улететь туда, за море, в Париж, к его окну.

И Лиза улетела… Но до этого успела полистать английские женские журналы и даже познакомиться с суфражистками, посетив один из их салонов. Они не понравились Дьяконовой…

Негодяй

Что, если бы он любил меня? Ведь тогда ни одна женщина в мире не могла бы считать себя счастливее меня! Тогда… тогда я сказала бы ему: полюби мою родину — пойдем вместе работать туда. И мы вернулись бы в Россию. Я стала бы учить его по-русски, он сдал бы государственный экзамен, и мы поселились бы в одной из деревень родной Костромской губернии. Он лечил бы крестьян, я — оказывала бы им юридическую помощь…

С этими фантазиями Лиза возвращалась в Париж… Это было полное безумие. Ленселе в бархатной шапочке (или цилиндре, который “так ему идет”), врачующий русских крестьянских мальчиков и принимающий роды у деревенских баб, и выпускница Сорбонны, помогающая мужикам законно не платить штрафы за потравы барских лугов. Все это было уже не смешно.

Но самое ужасное, что второй половиной своей умной головы Лиза это прекрасно понимала. То есть вторая половина ее головы понимала, что первая половина безумна. На очередную встречу с Ленселе она шла без всякой надежды.

До этого Дьяконова успела познакомиться с одной сиделкой в клинике Брока, где Лиза принимала водные и электрические процедуры. Она как-то сумела перевести разговор на Ленселе, так, что та ничего не заподозрила. Оказалось, что Ленселе считают в клинике, где он раньше работал, “иезуитом”. Почему — “иезуитом”? “Она серьезно ответила: «У нас называют иезуитом всякого фальшивого, неискреннего человека. Ну вот и он такой…»”

У меня кровь прилила к сердцу. Он делал зло. Неискренний человек. Ведь и в самом деле — назначил мне час прийти, а сам ушел; обещал написать… и не подумал…

Сделав для себя такое страшное открытие, Лиза продолжала разговор с сиделкой. Оказалось, что он был еще и нравственно нечист в отношении больной женщины.

“Тут была история, — рассказала Лизе сиделка. — Он любил одну больную: у нас по правилам — больные без сопровождения сиделок не могут ходить к доктору в лабораторию, я за этим слежу. Так вот он за это соблюдение правил и придирался ко мне. Как бы я ни сделала мазь, все было нехорошо”.