Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

– Если не ошибаюсь, здесь где-то близко должна быть улица Brézin. Там в № 5 живет некий Ленселе, и меня давно еще просила одна товарка справиться – вернулся ли он в Париж? А я такая лентяйка, все откладываю… Так вот теперь мы проходим мимо, но я боюсь ночью разыскивать эту улицу.

Боже, как бездарно она врала! Ведь три дня назад она разгуливала по ночной Brézin, прекрасно ориентируясь по карте Бедекера[50]. И ничего не боялась. И что за товарка, которая просит подругу узнать, не вернулся ли в Париж интересующий ее мужчина? Ей, что ли, стыдно? А Лизе, что ли, не стыдно?

Юноша помчался на Brézin, оставив свою спутницу ждать его на скамье на авеню d’Orléans.

То есть ходить по ночной Brézin одинокой девушке – страшно и стыдно, а сидеть одной на скамье ночью – не страшно. Что было в голове у одесского еврея-рабочего, мы не знаем. И что было в голове у Дьяконовой – тоже.

Ничего он не узнал… “Никак не мог дозвониться”. Интересно, что бы он сказал Ленселе ночью, если бы дозвонился? Но юноша обещал все узнать завтра и сообщить ей… Только для этого ему нужен ее адрес… Она, конечно, дала.

“Зайдите завтра, если время будет”.

Что сказать? Ну, настоящая королева!

Так после немца Геррманнсена в копилке ее пажей появился еще и одесский еврей. Наутро он явился к ней, когда она завтракала. О приходе юноши Лизе сообщила madame, хозяйка пансиона. Русские – не французы, и Дьяконова тотчас оставила завтрак и бросилась в свою комнату. “Да, Ленселе в Париже”. Она предложила ему чаю. “Юноша расстегнул сюртук, удобно развалился в кресле и немедленно с ожесточением закурил папиросу. Пока он курил, пил чай и говорил, я делала вид, что внимательно слушаю… а у самой мысли были далеко-далеко… Сердце так и ныло от боли…”

Ее стали интересовать бульварные французские романы. Начало одного из них – в виде иллюстрированного периодического издания – Лиза купила у мальчишки-газетчика.

Много здесь печатается этой дряни – романов-фельетонов, и я хотела было уже бросить лист, как вдруг увидела слово “интерн” внизу в тексте. А что бы это такое могли писать об интернах в романе-фельетоне? Во всяком случае – интересно. И я внимательно прочла весь текст, напечатанный на листе. Начало было очень интересное: жена отравляла мужа, бывшего интерна, одного из молодых парижских врачей, отравляла так искусно, что никто этого и не подозревал, – и муж погибал медленною смертью от непонятной для своих коллег болезни. И фельетон ловко обрывался на самом интересном месте.

Вскоре Дьяконова отправится в Лондон и купит там acidum oxalicum, “щавелевую кислоту”. Этот препарат считается ядом. Брат Дьяконовой пишет, что род этого яда не принадлежит к смертельным, и чтобы отравиться им, нужна очень значительная доза. Так он доказывает, что сестра не хотела покончить с собой. Но зачем-то же Лиза купила этот яд? Может, просто потому, что этот яд уже поселился в ее голове? Наличие яда в сумочке безнадежно влюбленной девушки еще не означает, что девушка собирается покончить с собой. Как, впрочем, и не означает, что она намеревается убить своего возлюбленного. Это в принципе вообще ничего не означает… Кроме почему-то наличия яда в сумочке безнадежно влюбленной девушки.

А пока у Лизы появляется третий паж – французский студент André Morthon. Приближаются экзамены, и Андрэ “бегает ко мне чуть ли не каждый день, приносит программы и учебники, – начали заниматься вместе… Ему это страшно льстит: я – одна женщина на всем курсе, и он из сил выбивается, стараясь угодить мне”.

Ситуация – зеркально противоположная той, что была в Петербурге. Там “бестужевки” старались “угождать” революционным студентам, искренне думая, что вместе с ними делают революцию. А в результате на их пальцах вдруг появлялись обручальные кольца.

Лето было в разгаре… Одесский еврей растворился в пыльном воздухе Парижа. Студенты стали разъезжаться на каникулы…

“Меня усердно навещает только немец, да Бертье с программами и книгами…” Бертье? Кажется, его фамилия была Мортон. Может, у него была двойная фамилия? Впрочем – какая разница?

Между тем в Париже стояла невыносимая жара. Такая же невыносимая, как холод зимой.

Я никак не могла себе представить – до какой степени может быть жарко… Я задыхаюсь… Кажется, что в голове не мозг, а раскаленные уголья. Кладу на голову компресс, раздеваюсь и завертываюсь в сырую простыню…

В середине июля Франция отмечала национальный праздник – День взятия Бастилии. Немец и Андрэ уговорили Лизу пойти смотреть на танцы и фейерверки.

Французы умеют и любят веселиться… Атмосфера заряжена весельем, как электричеством, – оно захватило и меня, и я с увлечением танцовала[51] с моими спутниками на всех площадях, где проходили. Немец, кажется, влюбился и вздумал ревновать. Глупый мальчишка! Как опасно позволить при себе смотреть на луну и читать Гейне…