30 августа ее кузина Маша Оловянишникова и Юргис Балтрушайтис, “бедные поэтические дети”, тайно обвенчались без согласия родителей. Маше было отказано в наследстве, но, как потом оказалось, лишь до рождения ребенка.
На выпускных экзаменах Лиза заметила обручальные кольца на пальцах вчерашних бунтовщиц. А ведь она им так сочувствовала, что даже написала революционное стихотворение “Два поколения” и отправила его в Ярославль брату Шуре, чтобы он передал его через своего репетитора студентам Демидовского лицея. “Ты, конечно, можешь его прочесть, но не иначе, как отнесши его к Соколову. Никому в доме, конечно, не показывай”.
Стихотворение было слабое, как всякое “прогрессивное” творчество, но не без душевной искры, которую она старательно раздувала в революционный пламень:
Самые живые слова здесь – “ученые эгоисты”. Это она Введенского еще раз вспомнила…
Весной 1899 года Лиза дважды встречалась с В. Г. Короленко, желая либо напечатать в возглавляемом им журнале “Русское богатство” свой рассказ о самоубийстве офицера (“Отчего?”), либо получить от мэтра совет избавиться от “вредной привычки” и не пытаться стать писателем. Короленко с молодой сочинительницей обошелся вежливо: рассказ не напечатал, но посоветовал отнести в “Журнал для всех” и даже предложил сам передать его туда. Через год рассказ вышел в “Журнале для всех”, подписанный псевдонимом
Но все это было так зыбко… Ну что такое женщина-писательница в царской России? Окончив курсы, Лиза поняла, что у нее нет никаких перспектив. Курсы не давали диплома о высшем образовании, только свидетельство об окончании курсов. Впрочем, “бестужевки” пользовались спросом. Но где? – в провинции! Там, откуда большинство из них с таким трудом вырвались. “Например, требуется помощница начальницы гимназии в Читу – 600 руб., при готовой квартире и без уроков, в Пермскую губернию – учительницей математики в старших классах – жалованья 1000 руб., но на эти места – удивительное дело – не нашлось желающих”.
И снова, как когда-то в ярославском дневнике, в записях Лизы появляется ключевое слово
Мне душно, мне хочется простора, широкой деятельности. Моя натура никогда не уляжется добровольно в узкие рамки жизни, разве жизнь сама ее уложит…
“Самое большее, на что я могу надеяться, – это сделаться начальницей гимназии – и только…” – возмущается Дьяконова. И это “только потому, что родилась женщиной”.
Идти в надзирательницы в провинциальную гимназию она не хочет. Гувернанткой – тем более. Работать на курсах, как Ольгу Добиаш, ее не оставят – не слишком-то выдающейся она была ученицей. В Петербурге интересной работы не найти. Максимум – стенографисткой. Но и для этого еще нужно закончить специальные курсы.
И получалось, что Бестужевские курсы – это “социальный лифт” без права выхода. Подняться – можно. Выйти – нельзя.
Вернувшись в интернат с выпускной вечеринки, она заперлась в своей комнате и заплакала. Она оплакивала курсы, которые действительно полюбила, несмотря ни на что. Она оплакивала свою будущую судьбу. Все вдруг стало понятно!
Мужчины могут строить широкие планы и мечтать о будущем, им принадлежит политическая власть. Мы же – можем двигаться только узкими, ограниченными путями, – и вот почему у нас не может быть такого широкого политического горизонта мышления: у нас нет дороги к власти, мы все-таки в конце концов – рабы. Мы – существа без прав, без широкой перспективы наши пути, – как покорно введенные в хомут лошади должны плестись по узкой колее.
И она приходит к верной, но еще смутно сформулированной мысли. Чтобы положение женщины действительно радикально изменилось, она должна
Лиза решает, что действовать нужно не снизу, добиваясь расширения прав для женщин в рамках существующей системы, а сверху, добиваясь победы женщины в самых узловых нервных центрах общественного и государственного устройства.