Шурка не знает, чем она рискует в этот момент, что теряет и что приобретает. Знает только, что то эфемерное счастье, при мысли о котором из глаз обычно брызжут слезы, существует на самом деле – и оно вовсе не в деньгах и не в сексе, а в том, чтобы человек, который для тебя дороже белого света, сказал, что и ему белый свет без тебя не нужен. Шурка не может этого выразить – и не может сказать об этом Савве. Выходит, что счастье и в молодости, и в сексе, и в том, чтобы просто жить на земле и смотреть в глаза любимому человеку. А может, сам этот человек – материализовавшееся из ничего счастье, даже если он сам не предполагает ничего подобного не чувствует, сколько дарит другим.
Ночью метель утихает, а наутро жужжат снегоуборочные машины, разгребая сугробы.
– Это не стихийное бедствие? – спрашивает обеспокоенно Вангелис.
– Нет, – улыбается Шурка.
– И работают школы и университеты?
– Конечно.
– Тогда почему снега так много?
– Потому что зима!
Все ее радует: и снег, и растерянный вид Макрияниса, и идиотское жужжание машин на заснеженной трассе.
Он выглядит очень плохо. Так плохо, словно весь снег здешней зимы выпал на одну его несчастную лысину. У него круги под глазами, лицо осунулось, и укладка съехала с головы. Похоже, он не спал этой ночью, и теперь кажется Шурке и уставшим, и расстроенным, и одновременно озабоченным чем-то, и это тоже смешит ее.
– Видел ты когда-нибудь столько снега в своей богатой Греции? – она подходит к окну и раскрывает объятия белому сиянию.
– Видел. Где? Нет, не видел, – бормочет Вангелис.
Но больше всего радует Шурку то, что она собирается ему сказать. Она представляет эти звучащие слова об окончании их отношений и улыбается еще шире, все еще находясь во власти нахлынувшей на нее легкости.
Вангелис вдруг обхватывает голову руками.
– Я не знаю, что делать, Шура. Не знаю, что думать. Ты не скажешь мне правду, я знаю. Ты не можешь быть честной. Поэтому я не должен тебя спрашивать. Я впервые в своей жизни так запутался. Так ошибся в женщине.
– Во мне? – продолжает улыбаться Шурка.
– Да... Вчера мне позвонил кто-то, обратился по-английски, и рассказал все... То, о чем я не мог даже подумать.
– О чем?
– О тебе... О твоих грязных связях, о твоих любовниках, о мафии, на которую ты работаешь, о том, что ты проститутка. Вчера я думал, что умру... Что не смогу жить после такого обмана, – говорит он обреченно. – Я ведь верил, что ты моя женщина, что я у тебя единственный, что до меня у тебя был только тот неудачный мальчик, что мы всегда будем вместе. Всю жизнь... Я уже начал бракоразводный процесс, решился на тяжелый разговор с женой и дочерью, на финансовую волокиту. А мне говорят, что я собрался жениться на путане, которая просто... работала, притом, работала на мафию...
Вангелис говорит все это глухо, но в его глазах – все еще добрых и влажных от печали – продолжает светиться надежда: вдруг Шурка сейчас возмутится, скажет, что все это клевета, и все будет по-прежнему – просто, прозрачно и спокойно в их отношениях.
Но Шурка молчит и продолжает странно улыбаться.
– Все это правда? – срашивает Вангелис.
Она кивает с улыбкой.
– Да, это правда. Я проститутка. Другой стороны медали не существует. Я виновата перед тобой – перед твоим золотым сердцем, хоть и брала с тебя по самому низкому тарифу и сэкономила тебе немало денег. Я знаю, ничто не скрасит того, что ты узнал обо мне, но на прощанье хочу сделать тебе маленький подарок – ты больше ничего не должен Шнуру. Нисколько. Никогда. Никакого Шнура больше нет.
– Как это случилось? – удивляется Вангелис.
– Я его убила, – говорит Шурка и идет к двери. – Прощай, мой мальчик. Мирись с женой. Не поминай меня лихом...
И она спускается в белый снежный простор, оставив позади что-то развороченное, кровавое, грязное, то, что никак не может быть реальностью.
Снег все прячет – недостатки архитектуры и неровности тротуаров. Шурка идет пешком и улыбается людям. Слова Макрияниса ничуть ее не задели. Это ведь правда. А правда не должна ранить больно.
Не существует никакой другой стороны медали, потому что все женщины проститутки. Только одни стесняются брать деньги, а другие их требуют. И вдруг Шурка начинает думать о ночи, проведенной с Саввой и останавливается – ночь не укладывается в схему, построеннную Бертой. Похоже на то, что Шурка вдруг стала обеспеченной женщиной, нашла богатых родителей или выиграла миллион в семейное лото. Или на то, что эта ночь – то самое счастье, которое не продается и не покупается. Савва любит ее. И она его любит. Значит, Вангелис прав, и у медали существует другая сторона. Только – не для Вангелиса.
Шурка поворачивает в клинику к Берте.
Берта тоже выглядит невесело, но Шурка продолжает улыбаться, рассказывая ей свою историю.
– Представь, какой-то козел позвонил греку и рассказал все про меня. Придурок какой-то. Думает, очень мне навредил. Знала бы, кто, я бы еще и спасибо сказала...
– Кто же это мог быть? – недоумевает Берта.