Посол Господина Великого

В одну из ночей тихих да теплых не спалось Ставру. Сидел у распахнутого окна, что во двор выходило, думал думы свои невеселые. По всему выходило — не стоило спешить с посадничеством-то. Эдак пришибут еще камнем прямо на вечевом помосте. Нет, тут умней надо. Разобраться сначала, откуда слухи идут. Кто их распускает, лелеет, оплачивает. Потом найти этого доброхота да потолковать… Или — нет. Лучше сразу убить. Только не сейчас — сейчас рано. Весь Новгород пока против Ставра, за немногим исключением. Черт, и серебришко, как назло, кончилось. Надо ехать, запасы пополнить. Заодно — исчезнуть на время, затаиться. Слухи-то, они живой жертвой питаются… а как не будет никого, сами собой и заглохнут потихоньку. Чрез месячишко-другой и не вспомнит никто, что там про Ставра болтали. Да и не до того будет, ежели… Ой, ладно, болтать покуда рано. Исчезнуть, ускакать, уехать… Вернулся ли Митря, что к Климентию-дьяку с порученьем новым хаживал?

— Эй, Митря!

— Тута я, батюшка, — возник в дверях шильник. — Давно уж пришедцы…

— Так что сидишь? Ну, говори, что вызнал Климентий?

— Так то, батюшка, у него в грамоте писано…

Поклонился низехонько Митря, протянул грамоту березовую.

— Свободен покуда.

«Мисеон, послушник… говорил, что Ставр-де, боярин, на метле леташе. Об том ему сказывали на дворе владычном, кто — не помнит. На дворе владычном говорили, то им Геронтий сказывал, кат бывший. А кто кату так сказал, не знамо.

Феодосий-лодочник сказывал, что стригольник Ставр да колдун. То он от рыбаков слыхал, на вымоле Софийском третьего дня разговор про то был. Там и Григорий был, рыбак. Разговор тот слышал. Парень какой-то говорил, молодой, мужики про того парня сказывали — на торгу ране торговал сбитнем…»

Торговал сбитнем? Так-так…

«…бабе той про то сказывала Игнатиха-баба, колдунья…»

Игнатиха-колдунья…

«…и робяты те единодушно показали, что на Торге то слыхали от бывшего сбитенщика Олексахи…»

Сбитенщик Олексаха…

«…от Меркуша, пономаря…»

Пономарь Меркуш…

Снова Игнатиха, колдунья…

Опять пономарь…

А вот и Олексаха…

— Митря!

— Слушаю, батюшка.

— Бери Тимоху да прочих. Вечером приведете мне кого из этих… Только — смотрите, чтоб ни одна собака не видала!

— Сполним, батюшка, не сомневайся!

— Да уж, не будешь тут сомневаться с вами.

Настежь раскрыты ставни и у Олега Иваныча. Сидит, сердечный, упарился. Все сочиняет…

Олексаха неслышно вошел, присел рядом.

— Меркушу скажи, пущай грит, что Епифан Власьевич, боярин, пианица, а Борецкая Марфа — латынница, под Казимира похощет, Арбузьевы де — волхвуют да кудесничают… Про то все ему Ставровы люди говорить велели, денег посулив изрядно. Как кто спросит — чтоб так и отвечал.

— Так, Иваныч, то ж вчера еще сполнено! — удивился Олексаха.

— Да? Ну, что ж — то и к лучшему. Извини, заработался. Хошь, кваску себе плесни… вон, на столешнице.

— Не хочу я, Олег Иваныч, кваску. С делом пришел. Замыслил что-то Ставр — людишки его по вымолам да по Торгу рыщут, кто что кому сказал, выведывают!

Олег Иваныч потянулся, кваску испил из кружки.

— Рыщут, говоришь? Ай да Ставр — быстро опомнился. Но один черт — поздно. Посадником ему уж не бывать сей год, лучше для него — в тину уйти. Спрятаться, скрыться, затихариться где-то. Силы подкопить да деньжат. А вот к осени — и начать. Новый, так сказать, виток политической борьбы. Ставр не дурак — наверняка так и поступит. Ну, а мы ему сюрприз приготовим. Добавим к политической борьбе — классовую!

— Чтой-то я не все твои словеса понимаю.

— Бунтишко организуем, — охотно пояснил Олег Иваныч. — Небольшой такой, локальный. На берегу Федоровского ручья… Как раз к осени и займемся, сейчас пока нечего башку забивать. Как там с русалками?

— Девки готовы!

— Хм. Может, не нужно пока этого… лишнее.

— Да зачем же лишнее, Олег Иваныч, раз готовы-то?

— Что ж… В таком разе — пошмонаем врага в самом его логовище! Ух, как он нас с тобой ненавидеть будет!

— Так он нас и так не шибко любит.

— Это верно. Как Епифан Власьевич-то… точно приедет? Не приболел ли?

— Не, не приболел. Завсегда по пятницам к вечерне туда ездит.

— Ну и славненько. Однако — солнышко уж низехонько. Пора и нам. Пафнутий, седлай лошадей!