Посол III класса

Обресков в карете, заложенной парадным цугом, в сопровождении многочисленной свиты выехал в 11 часов утра в резиденцию, от веденную для переговоров. У входа русского посла встречали советники посольства и переводчики, среди которых можно было видеть Левашова, Мельникова, Яблонского и других сотрудников константинопольского посольства. С раннего утра они занимались освидетельствованием полномочных грамот и сличением их копий с подлинниками. Вслед за Обресковым верхом на коне прибыл Абдур-Резак.

В «каморе отдохновения», отведенной для каждого посла, Обресков, знакомый с обычаем турок не снимать головного убора но время переговоров, «приказал всем его окружающим надеть шляпу, что и самим Его Превосходительством учтено было». Одновременна войдя в конференц-зал, послы «сели на приуготовленные для них две канапе, между которыми поставлен стол, покрытый красным сукном и золотым галуном обложенный. А свиты их стояли несколько уступя, одна против другой. Несмотря на столь великое число людей, в помянутом зале тогда находившихся, царствовала, однако ж, в оном великая тишина».

Приветственные речи говорили каждый на родном языке. Речь Абдур-Резака на итальянский переводил драгоман Порты Караджа. Глядя на старого знакомца, Алексей Михайлович невольно вспомнил день объявления войны, когда тот же Караджа никак не мог от пол нения перевести ответ Обрескова великому визирю. Прошли долгих четыре года, полные лишений и смертельной опасности, а старый драгоман по-прежнему от нервного напряжения путал слова, поминутно поправлялся и уточнял смысл сказанного. Обресков старательно вслушивался в перевод речи Абдур-Резака и думал о том, какой рискованной была должность переводчика при Порте: любая ошибка могла стоить Карадже головы.

На первой конференции успели обсудить вопрос о продлении перемирия. Турки, у которых «великий побег» из армии продолжался до весны, настаивали на шестимесячном сроке. Обресков, имевший предписание заключить перемирие на короткий срок, пустился в долгие препирательства, но спорил нехотя, скорее для того, чтобы испытать упорство Абдур-Резака. Перед началом конгресса Румянцев информировал его о том, что русская армия также будет не в состоянии возобновить военные действия раньше марта. Изрядно помучив турецкого посла, Алексей Михайлович дал согласие продлить перемирие на шесть месяцев, а затем прибавил еще девять дней, предложив считать сроком окончания перемирия день весеннего равноденствия. Суеверный, как все турки, Абдур-Резак сразу согласился, заявив, что «этот день почитается у мусульманских народов как счастливый».

К делу приступили на второй конференции, состоявшейся 3 ноября. Поудобней устроившись на канапе напротив Абдур-Резака, Обресков принял из рук Пиния грамоту, содержащую подготовленные в Совете «Основания мира», прокашлялся и зачитал их размеренным, твердым голосом:

«1. Отнять все причины, производящие худое согласие, да и самую вражду между двумя империями и сделать твердый и навсегда прочный мир.

2. Надлежит сделать удовлетворение со стороны Блистательной Порты за все убытки, причиненные России настоящею войною, без всякой законной причины объявленною.

3. Чтоб коммерция и кораблеплавание на морях были освобождены от порабощения, в коем они по сие время были, беспосредственным сообщением между подданными обеих империй для вящей их пользы и взаимного благоденствия. Сие сделает сохранение мира гем более важным и необходимым для обоих народов и, следовательно, еще более драгоценным для тех, кто ими управляет».

Как и ожидал Алексей Михайлович, Абдур-Резак принялся решительно возражать против того, что зачинщицей войны была Турция. Он пустился в многословные рассуждения о польских делах, которые, по его словам, вынудили Порту объявить войну России. В ответ Обресков напомнил турецкому послу о договоренностях по польским делам, которые были достигнуты до объявления войны в Константинополе.

— Разве не допустила Порта обмануть себя нескладными обещаниями Польши уступить ей всю Подолию и город Каменец? — вопрошал Алексей Михайлович.

Абдур-Резак так расстроился, что Алексей Михайлович в конце концов предложил вопрос о виновнике войны «в нерешимости оставить».

— Чтобы не случилось второго тома Фокшанского конгресса, — присовокупил он решительно и прикрыл ладонью лежавшие на низеньком столике «Основания мира». Будто точку поставил.

Последующие события показали, что Обресков взял правильную линию. Уже на четвертой конференции Абдур-Резак согласился, что Порта обязана дать умеренное вознаграждение России за расходы, понесенные в войне.

Почувствовав, что пришло время для серьезного разговора, Обресков немедленно предложил проект трех первых статей мирного договора.

Сравнительно быстро сошлись на том, что новый мирный договор между Россией и Турцией прекратит действие всех прошлых трактатов, заключенных между ними. Для русских дипломатов ото был небольшой, но несомненный успех, лишавший Порту оснований ссылаться на унизительный для России Прутский договор.