Посол III класса

Естественно, в такой обстановке Алексея Михайловича не могла не тревожить чрезмерная уверенность высших петербургских сфер и успехе переговоров и скорейшем заключении мира. Двусмысленность создавшегося положения не прошла мимо внимания Румянцева, который, кстати сказать, весьма сочувственно относился к Обрескову и высоко ценил его дипломатические качества. «Там (т. е. в Петербурге. — П. П.) разумеют искреннюю склонность турков к нашим мирным предложениям и уже льстятся видеть вскоре момент счастливого оных утверждения. Судите, сколько вдали вещи в другом образе могут представляться, нежели как мы их ощущаем под глазами», — писал он Обрескову.

Алексей Михайлович также находил, что в столице смотрят на создавшееся положение слишком оптимистично. Особую тревогу вызывало у него распоряжение императрицы о переводе части войск из Дунайских княжеств на финляндскую границу. «Не надлежало бы, — писал он Румянцеву, — предводительствуемую Вашим Сиятельством армию уменьшать, дабы вы возмогли неприятеля по-прежнему на миролюбивые мысли возвратить и склонить на уступку того, на что теперь он с толикою претительностию взирает».

Обрескову оставалось надеяться лишь на собственную сноровку и осведомленность. Заметив, что Абдур-Резака тревожит приближающийся срок окончания перемирия, он всячески уклонялся от обсуждения этого вопроса. Когда же в конце января Абдур-Резак потребовал решительного ответа, будет ли продлено перемирие на срок после 9 марта, Обресков заявил:

— Мирный конгресс продолжаться может и во время военных действий. Немало случаев известно, когда в одном месте бывает конгресс и производится негоциация, а в другом действуют армии.

При этих словах Абдур-Резак даже в лице изменился, но обсуждать русские условия мира по-прежнему отказывался. Вплоть до конца января 1773 г. он утверждал, что все еще не получал ответ от Порты на запрос, отправленный им одновременно с Обресковым.

31 января 1773 г., на двадцать шестой конференции, Алексеи Михайлович решился для ускорения дела немного приоткрыть карты.

— Ежели для удостоверения безопасности блистательной Порт не довольно тех мест, коими она на Кубани владеет, — заявил он, — то сверх оных может она избрать равно на кубанском берегу, выключая Тамань, другое какое место и построить на оном крепость.

Подобное предложение ни в коей мере не удовлетворило турецкого посла.

— Нет такой крепости ниже такого места, — отвечал он, — которое могло бы равняться с Керчью и Еникале, и поэтому необходимо, чтобы они оставались во владении Порты для удостоверения собственной ее тишины и безопасности.

В итоге последовавших затем длительных, но бесплодных дискуссий Обресков объявил Абдур-Резаку последнюю уступку России.

— Я хотя и не имею на то повеления от двора моего, — сказал он, — а последуем только миролюбивым его намерениям, сам от себя предлагаю Блистательной Порте место для построения таковой крепости, лежащей между Таманским полуостровом и берегом Крыма.

Предвидя возражения турка, Алексей Михайлович напомнил ему:

— Ваше Превосходительство на тринадцатой конференции сами меня уверяли, что уступите России Еникале, если сыщется для Порты место, способное к построению крепости.

С этими словами Обресков просил Пиния принести протоколы тринадцатой конференции и прочитать соответствующее в них место. Однако Абдур-Резак остановил его следующими словами:

— Сие есть средство к обличению меня. Если узнает о нем двор мой, может причинить мне особенное предосуждение и я безвинно пострадать могу.

Алексей Михайлович только руками развел.

— Не вижу способа продолжать трактование, — заявил он Абдур-Резаку, — если важнейшие артикулы, прежде согласованные, вами отвергаемы будут.

Условились, что на двадцать седьмой конференции Обресков представит в письменной форме последние предложения России. 4 февраля Алексей Михайлович передал Абдур-Резаку русский ультиматум. Его важнейшие пункты сводились к требованиям предоставить независимость татарам с передачей им всего Крымского полуострова, за исключением Керчи и Еникале, которые должны были оставаться за Россией, признать Азов, «со всем его уездом» принадлежащим России, передать России Кинбурн, разрушить Очаков. Турецкой границей должен был стать Днестр, а границей России — Буг до его соединения с Днепром. Речь шла и о «свободном море-плавании всякого рода российских судов без малейшего притеснения по всем морям без изъятия, вмещающимися между областями или омывающими берега Блистательной Порты», и о свободной торговле русских купцов в турецких областях и водах «с теми же привилегиями и выгодами, кои дозволены другим европейским народам». В случае удовлетворения этих требований Россия соглашалась предоставить Турции право построить крепость «на острове, лежащем между Таманским полуостровом и берегом Крыма». В ультиматуме говорилось также о возвращении «на некоторых кондициях» всех архипелагских островов, а также Дунайских княжеств; сообщалось о готовности пересмотреть и выдвинутые требования о компенсации за военные издержки.