Посол Урус-Шайтана. Фирман султана

Стеша вздохнула: бедный братик, что с тобою? Где ты? Сколько уж времени прошло, как была от тебя последняя весточка… Ой!

Позади зашелестели кусты. Стеша вздрогнула. В тот же миг кто-то обхватил её руками, а жёсткая ладонь, от которой разило конским потом, крепко зажала рот. Стеша заметалась, как перепёлка в силке, пытаясь вырваться. Смертельный ужас охватил сердце. Татары? Она хотела крикнуть, но не могла: плотный тряпичный кляп забил ей рот; на голову наброшен тёмный колпак с прорезью, чтобы не задохнулась, а руки и ноги связаны крепкими веревками.

Двое — это она почувствовала — подняли её и понесли. По шуршанию ракитника поняла: несут к лесу. До него рукой подать. Густой, пушистый от весенней зелени, он широко раскинулся вдоль гор и на самих горах, высоко поднимавшихся на правом берегу Сулы.

Она металась, извивалась, пытаясь освободиться, но ничего сделать не могла. Несли её долго. Слышалось тяжёлое дыхание уставших людей, глухой говор их голосов.

Наконец её положили на землю, а затем кинули на коня и привязали к седлу. Кто-то вскрикнул: «Вйо!» — и под копытами коней загудела земля.

2

Только в полдень, когда Стеша не появилась и к обеду, мать и дед Оноприй подняли крик. На шум сбежались люди. Весь хутор поднялся на ноги. Заплаканная мать, в который уж раз, объясняла, как она разбудила дочь и послала пасти гусей на луг и что с того времени Стеша как в воду канула.

— А может, она, знаешь-понимаешь, тово… и правда утонула? — рассуждал маленький заикающийся человечек, которого на хуторе звали не иначе, как Знаешь-Понимаешь, за его бессмысленную поговорку, или Иваником за малый рост. — Надо в Суле искать.

— Ох боже мой, деточка моя!.. Голубка сизая!.. — убивалась в неутешном горе мать. — И зачем же я послала тебя с теми гусями к речке… Зачем же ты, серденько, в холодную воду полезла…

Толпа быстро покатила к Суле. Самые расторопные пригнали челны, начали шнырять на них по спокойной глади реки, вглядываясь в прозрачную, как стекло, воду. Другие искали на берегу одежду.

Не нашли ни тела, ни платья…

— Знаешь-понимаешь, может, она тово… на глубину заплыла, — продолжал развивать свою мысль Иваник. — А там тово… и утонула…

— Одетая, что ли? — спросил дед Оноприй. — Мелешь невесть что!

— Так куда ж она подевалась… тово… знаешь-понимаешь?

Дед Оноприй пожал плечами и, понурив голову, побрёл к дому. За ним потянулись остальные. Остался на берегу один только Иваник.

Мать причитала. Женщины успокаивали её. Говорили, что Стёха росла непокорной, даже норовистой дивчиною, так вот, может, вздумалось ей в лес пойти, да там и задержалась. А то в соседнее село махнула. «Баклуши бить», — добавляли потихоньку кто поязыкастее.

— А когда б Звенигориха не панькалась так со своей доченькой-касаточкой, а хоть разок взяла бы за косы да всыпала в одно место берёзовой каши, то не пришлось бы голосить сейчас! А то избаловала дочку, словно она барышня какая, во всем ей потакала, а теперь — плачьте очи, хоть слезой изойдите! — злословила на улице полнотелая краснощёкая молодуха.

Другая из толпы возразила ей:

— Ну что зря говорите, Зинаида! Стёха совсем не балованная девушка. Красивая, работящая, скромная. И Звенигориха никогда не потакала ей. Может, и вправду утонула дивчина…

Весь этот разноголосый шум — плач, вздохи, пересуды, — что звучал во дворе и рядом на улице, внезапно стих. Люди с надеждой и страхом всматривались в отряд странно одетых всадников, что выскочил из леса и направлялся прямо к хутору.

— Ой, мамочка! Турки! — вскрикнула какая-то жёнщина.

— Откуда б они тут взялись?

— Правда, турки! Погляди!..

Толпа заволновалась. Люди забыли о Стеше, о её убитых горем матери и деде. Женщины и дети отошли во двор, казаки, которые никогда не расставались с саблями, выступили вперёд.

Отряд тем временем приближался. От него отделился всадник и погнал коня галопом. Из-под копыт серого жеребца вздымалась пыль. И только перед самой толпой всадник осадил коня.

— Люди, что здесь случилось? — крикнул он, снимая с головы шапку-янычарку.

— Арсен! Арсен Звенигора! Живой!.. — зашумели вокруг.

— Да, это я… Но, ради всего святого, скажите — у нас дома несчастье? Почему здесь столько людей?

Пожилой казак, почёсывая затылок, выступил вперёд:

— Да, понимаешь ли, казак, сами не знаем, несчастье или нет… Стёха пропала. Твоя сестра… Погнала утром гусей на луг — и вот нет! Или ушла куда, или утонула, может… Никто ничего толком не знает… Мать плачет, убивается… Да вот и она!

Кто-то успел сообщить матери, что сын приехал. Жёнщина схватилась за сердце и побежала на улицу. За нею рысцой засеменил дед Оноприй. Люди тоже повалили со двора.

— Арсен! — вскрикнула мать, и в крике том слились и радость и горе. — Стеши-то нет!..

Арсен прижал мать к груди. Начал утешать:

— Успокойся, мамо! Я уже знаю… Что-нибудь сделаем! Найдётся Стеша… Не иголка же… Не плачьте, родная!.. А вот и дедушка! — Казак поцеловался с дедом. — Побелел ещё больше…

— Да как тут не побелеешь, о вас горюя!