Посольский город

Ариекая, который пошел с нами, звали Шоаш/Ту-Туан. Он стеснялся и страдал от своей потребности в голосе бога-наркотика. Кроме того, он был истощен физически, хотя, похоже, не замечал этого. Мы дали ему еды. Он пошел с нами потому, что мы обещали ему голос ЭзРа. Мы привели его в изолятор. Я была не единственной комитетчицей из бывших простолюдинов, кто не подозревал о существовании этого крыла. Сделав несколько непредсказуемых поворотов и поднявшись по нескольким лестницам, мы оказались у тяжелой двери. Возле нее даже стояла стража. Точнее, охранник, поскольку военные в такое время были наперечет.

– Получил ваше сообщение, посол, – сказал он МагДа. – Но я по-прежнему не знаю, могу ли я… э-э-э… – Он поглядел на нас. На запуганного ариекая, который был с нами.

– Время сейчас военное, офицер, – сказали МагДа. – Вы ведь не считаете…

– …что старые законы еще действуют.

– Впустите нас.

За дверью нас встретили и провели внутрь служащие в форме. Они были взволнованы, как и все остальные, но не столь явно. Вообще в этих потайных коридорах сохранялась притворная обыденность: я уже много недель не бывала в таких местах, где ритмы повседневной жизни казались бы столь мало затронутыми кризисом.

Санитары с картами и лекарствами ходили из комнаты в комнату. Я даже подумала, что эти ребята так и будут ходить туда-сюда до тех пор, пока изголодавшиеся по словам ариекаи не ворвутся внутрь и не убьют их. Наверное, в Послограде были и другие места, где динамика обыденной жизни сохранялась в более или менее нетронутом виде: отдельные больницы, школы или дома, где дежурные родители с особенной нежностью заботились о своих подопечных. В любом гибнущем обществе находятся свои герои, чей героизм состоит в том, чтобы не поддаваться переменам.

Изолятор был не просто изолятором, но также приютом и тюрьмой для несостоявшихся послов.

– Как будто невозможно ошибиться, когда пытаешься сделать из двух людей одного, – с презрением шепнул мне на ухо Брен.

Послов выращивали волнами: мы шли через комнаты, заселенные мужчинами и женщинами одного возраста. Сначала тянулся коридор людей среднего возраста, заключенных под стражу неудачников старше половины мегачаса, которые без всякого выражения смотрели в камеры или в окна с односторонней видимостью: мы их видели, они нас нет. Двойники сидели в разных комнатах, наверное, без обручей или с настолько ослабленной связью, что разделение не доставляло им неудобства. Заглядывая в одну комнату, я видела лицо, в следующей – его дубль, и снова лицо и дубль.

Одни камеры были пусты, без окон и без мебели, окна других, украшенных богатыми тканями, выходили на Послоград и на город. Иные обитатели были ограничены в движениях электронными ошейниками и даже связаны. В основном немощные, как назвал их сопровождавший нас врач, молчали, но одна, ограниченная в движениях, долго и изобретательно ругалась нам вслед. Как она увидела нас сквозь непроницаемое стекло, не знаю. Мы видели, как двигаются ее губы, а через несколько шагов, когда доктор нажал на какую-то кнопку, услышали и слова. После этого он перестал мне нравиться.

Везде было чисто. Стояли цветы. Там, где возможно, над комнатами обитателей были написаны их имена с почетными званиями: посол ГерОт, посол ДжасТин, посол ДагНей.

Иным из них просто недоставало эмпатии, и, несмотря на все тренировки, препараты, обручи и принуждения, они так и остались просто двумя отдельными людьми, неразличимыми внешне, но не умеющими притворяться единым мозгом. Многие были в той или иной степени безумны. С легкостью говоря на Языке, они, тем не менее, оставались непредсказуемыми, мрачными, угрюмыми. Опасными. Были и такие, кто сошел с ума в результате разделения. Не смог, в отличие от Брена, перенести смерть двойника. Это были сломленные люди-половинки.

Разновидностей неудачников было много. Куда больше, чем послов. Их количество потрясло меня. «Я же не знала», – твердила я себе. Цивилизованность мешала нам их прикончить: так и возникла эта изысканная тюрьма, где они жили в ожидании естественной смерти. Я достаточно хорошо знала историю терранцев, чтобы понимать: неудачники не все были неудачниками в полном смысле этого слова, многих из них решили считать таковыми по политическим мотивам. Я читала все до единой таблички с именами, мимо которых мы шли, пока не поняла, что ищу знакомые, например ДалТон – имена диссидентов, которыми интересовались только дурные граждане вроде меня. Но их не было.

Затем следовало отделение для крайних случаев, там люди, старше моих дежурных родителей, кричали, подражая разным животным, или подчеркнуто вежливо разговаривали через камеры со своими санитарами, или сами с собой.

– Господи Иисусе, – сказала я, – Христос Фаротектон.

Страдавший от ломки ариекай нечаянно испражнился. Осознав, что он наделал, он сказал что-то в знак стыда: у Хозяев, так же как и у людей, публичное испражнение было под запретом.