Посреди серой мглы (ЛП)

Я подошла ко входу в столовую. Над столом висела туча табачного дыма, которую не выпускали на улицу закрытые окна и задёрнутые шторы.

— Возвращение на родину, если получится, — сказал папа и резко замолчал, когда увидел меня в дверях.

— Не желаете ещё кофе? — спросила я, держа в руках серебряный кофейник.

Кое-кто за столом опустил глаза. Кто-то кашлянул.

— Лина, ты становишься настоящей юной леди, — сказал папин университетский товарищ. — И я слышал, ты очень одарённая художница.

— Так и есть! — сказал папа. — У неё неповторимый стиль. И она невероятно умна, — подмигнув мне, добавил он.

— Так значит, в мать пошла! — пошутил кто-то за столом.

Все засмеялись.

— Скажи-ка мне, Лина, — начал журналист, — что ты думаешь о новой Литве?

— Вообще-то, — перебил его отец, — этот разговор не для юных ушей, не так ли?

— Этот разговор для всех, Костас, — ответил мужчина, — и для детей, и для стариков. К тому же, — улыбнулся он, — не буду же я печатать это в газете!

Папа заёрзал на стуле.

— Что я думаю о советской аннексии? — Я с мгновение молчала, не глядя отцу в глаза. — Я считаю, что Иосиф Сталин — наглый агрессор. А также, что мы должны выгнать его войска из Литвы. Нельзя разрешать другим приходить на нашу землю и брать всё, что им пожелается, и…

— Достаточно, Лина. Оставь кофейник и возвращайся к маме на кухню.

— Но ведь это правда! — не отступала я. — Это несправедливо.

— Хватит! — отрезал отец.

Я вернулась на кухню, по пути немного задержавшись, чтобы подслушать, о чём они будут говорить дальше.

— Не поощряй её, Владас. Она очень упрямая, отчего пугает меня до смерти, — сказал папа.

— Ну что же, — ответил журналист, — теперь мы видим, насколько она похожа на своего отца, не правда ли? Настоящую партизанку воспитал, Костас.

Папа промолчал. Собрание закончилось, и гости по очереди покидали наш дом через некоторые промежутки времени. Одни через главный вход, другие — через чёрный.

— Ваш муж проректор университета? — спросил Лысый, всё ещё морщась от боли. — Ну, тогда его далеко повезли…

Меня словно ударили в живот. Йонас в отчаянии взглянул на маму.

— Собственно, я работаю в банке и видел твоего отца вчера вечером, — усмехнулся какой-то мужчина Йонасу.

Я поняла, что это неправда. Мама с благодарностью кивнула ему.

— Так, значит, видел его на полпути к могиле! — мрачно сказал Лысый.

Я была готова испепелить его взглядом: сколько же клея нужно, чтобы заклеить ему рот?

— Я собираю марки. Простой коллекционер, и они шлют меня на смерть, потому что я переписывался с коллекционерами из других стран. А сотрудника университета уж точно первым номером в список внесли за то, что…

— Замолчите! — вырвалось у меня.

— Лина! — остановила меня мама. — Немедленно извинись. Бедняге очень больно, он сам не понимает, что говорит.

— Я всё понимаю! — ответил он, не сводя с меня глаз.

Двери больницы открылись, и оттуда донеслись страшные крики. Энкавэдэшник тащил по лестнице босую женщину в окровавленной больничной рубашке.

— Мой ребёнок! Пожалуйста, не трогайте моего ребёнка! — кричала она.

Вышел другой офицер, в руках у него был какой-то свёрток. За ним выбежал доктор и схватил энкавэдэшника за одежду.