Посреди серой мглы (ЛП)

Нам сказали снять одежду и отдать её сибирякам на входе. От скромности не осталось и следа. Женщины быстро разделись. Они хотели помыться. Я, сомневаясь, опустила голову.

— Лина, быстрее!

Мне не хотелось, чтобы меня касались, глазели на меня. Я скрестила руки на груди.

Мама о чём-то спросила одного из сибиряков.

— Он говорит, что нам следует торопиться, потому что здесь все останавливаются и едут дальше. Сегодня ещё много людей привезут. Говорит, что латыши, эстонцы и украинцы уже проехали, — сказала мама. — Всё хорошо, милая, всё правда хорошо.

Мужчины на входе, кажется, ни на кого не глазели. С чего бы это? Наши иссохшиеся тела были практически бесполыми. У меня несколько месяцев не шли месячные. Никакой женственности я в себе не чувствовала. Более соблазнительно для этих мужчин выглядел бы кусок свинины или кружка пенного пива.

После душа нас всех с вещами посадили в грузовик и провезли несколько километров по лесу, к берегу Ангары.

— Почему мы здесь? — спросил Йонас.

По берегу были разбросаны большие деревянные сараи. А под лесом стояло огромное здание НКВД.

— Дальше мы поплывём по воде. Разве вы не видите? Мы направляемся в Америку, в Америку! — говорил Повторитель. — Поплывём Ангарой, потом Леной, а затем морем к Берингову проливу.

— Но ведь это несколько месяцев в пути, — заметил господин, который накручивал часы.

Америка? Как мы можем оставить папу в красноярской тюрьме? Как я буду передавать ему рисунки? А война? Что если другие страны станут союзниками Сталина? Я вспомнила лицо Андрюса, когда он говорил, что мы в списке. И что-то в нём подсказывало мне, что везут нас вовсе не в Америку.

66

Баржи задерживались. Мы ждали на каменистых берегах Ангары больше недели. Нас кормили ячневой кашей. Я не могла понять, почему нас кормят не только хлебом. Не от доброты же. Для чего-то мы им нужны сильнее, но зачем? Мы грелись, словно на каникулах. Я рисовала для папы и писала письма Андрюсу каждый день. Рисовала на маленьких бумажках, чтобы не так бросалось в глаза, и прятала в «Домби и сына». Какая-то эстонка заметила, что я рисую, и подарила мне ещё бумаги.

Мы таскали брёвна, но только для костра на ночь. Сидели возле огня, который приятно потрескивал, и пели литовские песни. Лесом катилось эхо — люди из-за Балтики пели о своей родине. Двоих женщин отправили поездом в Черемхов, чтобы помогли довезти до лагеря запасы для НКВД, и они отослали наши письма.

— Пожалуйста, не могли бы вы взять вот это в Черемхов и передать с кем-нибудь? — Я дала одной из женщин дощечку.

— Какая красота! Ты такие бесподобные цветы нарисовала. У меня дома во дворе рута цвела… — вздохнула она и посмотрела на меня. — Твой отец в Красноярске?

Я кивнула.

— Лина, пожалуйста, не питай больших надежд — Красноярск отсюда очень далеко, — сказала мама.

Как-то, погревшись на солнышке, мы с мамой зашли в Ангару. Бегали в воде и смеялись. Мокрая одежда прилипла к телу.

— Прикройтесь! — озираясь, сказал Йонас.

— Что ты хочешь сказать? — спросила мама, одёргивая мокрую ткань.

— Они на вас смотрят. — Йонас кивнул в сторону энкавэдэшников.

— Йонас, им это неинтересно. Ну взгляни на нас. Мы не так уж и роскошно выглядим, — сказала мама, выжимая из волос воду.

Я скрестила руки на груди.

— Ну, госпожа Арвидас их ведь заинтересовала! А может, ты ему интересна, — сказал Йонас.

Мама опустила руки.

— Это ты о ком? О ком?

— О Николае, — сказал Йонас.

— Крецком? — переспросила я. — А что такое?

— А ты у мамы спроси, — ответил Йонас.

— Йонас, перестань. Мы никакого Николая не знаем, — сказала мама.

Я взглянула ей в лицо.

— А почему ты называла его Николаем? Откуда ты знаешь его имя?

Мама посмотрела на меня, потом на Йонаса.

— Спросила, как его зовут, — ответила она.

У меня внутри всё просто оборвалось. Что, Йонас прав?

— Но, мама, он ведь чудовище! — сказала я, вытирая воду со шрама на лбу.

Мама подошла ближе, выкручивая юбку.

— Мы не знаем, какой он.

Я фыркнула:

— Да он…

Мама схватила меня за руку так, что боль отдалась в плечо, и процедила сквозь зубы:

— Мы не знаем. Слышишь? Мы не знаем, какой он. Он парень. Он просто мальчишка. — Она отпустила мою руку. — И я с ним не сплю, — резко бросила она Йонасу. — Как ты мог такое подумать!

— Мама!.. — запнулся Йонас.

Она пошла прочь, а я так и осталась стоять, растирая руку.

Йонас стоял, остолбенев от маминых слов.

67

Несколько недель баржи ползли на север по Ангаре. Потом мы сошли на берег, и несколько дней нас везли густым лесом в кузовах чёрных машин. Кое-где лежали огромные поваленные деревья — в ствол такого могла бы въехать наша машина. Людей не было видно. Нас окружал тёмный, непроходимый лес. Куда нас везут? Днём мы жарились на солнце, а ночью мёрзли. Волдыри зажили. Мы ели всё, что нам давали, и тешились тем, что нас не заставляют работать.