Не расслабляйтесь, читатель. Высшая, четвертая инстанция, собравшаяся еще через полгода, в которой заседают самые-распресамые лучшие писатели – секретариат Союза писателей РСФСР, – все внимательно перечитала, все изучила и заявила: ничего подобного, не достоин. Ошиблись дававшие рекомендации. Ошиблась целая секция московских критиков. Ошиблась приемная комиссия Московского отделения Союза писателей. И секретариат правления Московской писательской организации тоже ошибся. В наш Союз писателей мы вашего Писателя не примем.
Фарс, вы скажете. Отвратительная пьеса. Фарс самый неудачный. Тем более, если вы сами литератор, знаете это дело, вам, конечно, покажется, что именно Союз писателей России должен был бы протянуть руку Писателю, так великолепно занимающемуся именно русской литературой, русской эстетикой, русской философией и культурой, Писателю, пишущему такую хорошую прозу. Ведь такие-то люди разве не больше нужны Союзу, чем Союз им? Ведь такие-то люди и вне Союза хуже писать, хуже работать не будут. А Союз без таких людей благодаря кому же собирается наращивать свой авторитет и силу?
Да и вот, тем более, что вы сами литератор, скажите, а вы хоть на секунду поверили мне, что в течение этих семи лет кто-нибудь из голосовавших хоть что-то у Писателя читал? Я уж не говорю «изучал» – читал хоть строку?
Нет, все это фарс. Да и фарс самый неудачный…
<…>
В этой статье речь шла о Владимире Канторе.
Его рекомендовали в Союз писателей Сергей Бочаров, Игорь Виноградов и Лазарь Лазарев.
Суть дела изложила
Спустя годы могу еще раз сказать спасибо Татьяне Ильиничне. В Союз меня приняли. Но, как она и предсказывала мне, я там не прижился.
Все-таки писателем можно быть только в одиночку.
1999, июль.
P.S. Хотя за книгу прозы «Два дома и окрестности» много позже я стал лауреатом шестой артиады народов России (2001) в номинации «Литература, лига мастеров, гильдия профессионалов» за книгу прозы «Два дома и окрестности» (М., 2000).
P.P.S. Но жизнь без печатания прозы продолжалась, да, строго говоря, и сейчас продолжается. Дома я печалился Марине, моей жене, дочка вырастала в испарениях этих разговоров. Когда она стала писать свои гениальные рассказы, она охватила и этот сюжет. Не могу не привести ее рассказ.
Он был писателем. Хорошим писателем. Никто не мог так точно, как он, передать ощущение, чувство, состояние человека в этом мире, так точно подобрать краски, разрисовать белый лист бумаги, чтобы на нем появилась завершенная картина.
Однако его никто не понимал. Все написанное им почти никем не читалось, не только потому, что печаталось крайне редко, но и потому, что даже уже напечатанное молча лежало на прилавке какого– то магазина, никем не покупаемое, или на складе в издательстве.
Непризнанный, нагруженный сумками, он шел по мокрым улицам Москвы, думая, где бы достать деньги жене на пальто, а дочке на занятия с репетитором английского языка. Шел мимо книжного магазина, где лежали его книги. Он зашел: «Хоть бы их там уже не было!..» Ан нет! Книги лежали… Все. Столько же… «Не брали?» – уточнил он у продавца. Девушка отрицательно покачала головой, не проронив ни слова. «Ну и черт с ним, – подумал автор и вышел. – Вечность еще впереди, она рассудит».
Когда писатель умер, вечность рассудила все просто. Не было ни всеобщей славы, ни всеобщего признания, ни введения в курс школьной и университетской программы. Не было вообще ничего. Дело в том, что мир пришел к своему логическому завершению. Не было больше никого, в том числе и тех потомков, которые, как считал автор, должны были открыть, прочитать, оценить. Мир ушел в небытие.
Но не так все грустно, как кажется. Великого писателя читала и понимала его жена. Счастье и радость доставляли ей его рассказы и повести. Она знала, что ее муж – гений, и ей было все равно, знают или нет об этом другие. А он знал, что жена знала. И разве этого не достаточно?..
А еще – они очень любили друг друга. Так что вечность пусть сама оправдывается – перед Богом или перед кем там у них принято.
На этом шедевре и закончу главу.
27. Под постоянным присмотром, или Предсказание на долгие времена
Новогоднее гадание