Посреди времен, или Карта моей памяти

Мы очень странно представляли себе и существующую действительность и историю. Мы воспитывались на Пушкине, Лермонтове, Чехове, мы знали, что иного выхода из Первой мировой войны, кроме Октябрьской революции, быть не могло. Да-да, был мрак самодержавия. А потом? Песня: «Вышли из мрака железные ленинцы, мир за собой повели…» Иначе страна пропала бы. Мы знали, что потом был сталинизм, но до этого были храбрые комиссары 20-х годов, которые не щадили своей жизни ради идеи и ради народа, был Олеко Дундич, был Чапаев, были партизанские отряды, воевавшие в Сибири против японцев, был Лазо, который «бился в тесной печурке», был железный поток, рожденные бурей, орлята, сотня юных бойцов из буденновских войск. Ну и комсомольцы, которые уходили на Гражданскую войну, причем ему был дан приказ на Запад, ей в другую сторону. Неужели все это зря было? Летели тачанки и кони храпели, и гордые песни казнимые пели, – писал Коржавин. Неужели зря? Неужели история каждый раз обманывает людей? Что же искать? То, что нравственно? Защита близких, ненависть к предательству, свобода Родины. Но ведь об этом и официоз твердил. А за официозом был еще при Ленине Холмогорский лагерь смерти, потом Беломорско-Балтийский канал, казни писателей и поэтов, Колыма, украинский голодомор… Книги Солженицына, Шаламова, Гинзбург, Надежды Мандельштам, «Реквием» Ахматовой. Мы знали о злодействах гэбэшников, но почему-то перестали их бояться. Что-то перегорело в общественном сознании. Произошла явная поляризация, появилось много людей, которые не то чтобы боролись с этой системой, просто не хотели с ней дружить, старались жить помимо. Когда в 1992 г., уже будучи женат вторым браком, я очутился в Германии, получив стипендию фонда Генриха Бёлля, я подарил свою вторую книгу прозы «Историческая справка» Льву Копелеву. Копелев как раз дал добро на эту стипендию. И он, прочитав мою прозу, говорил сотрудникам: «Ich mag, wie er schreibt», а мне сказал: «Мне нравится ваш слог. Но мы каждой строчкой боролись с Советской властью, а вы пишете так, будто ее нет!». Строго говоря, для моего поколения, моего круга ее и не было. Ни для меня, ни для обеих моих жен. Или, точнее, была, как погода, за которой все же надо следить.

Поэтому ни жена, ни я не испугались. Даже некий азарт проснулся, как в детской игре в казаки-разбойники. Только было непонятно, кто казаки, а кто разбойники. Самое ужасное, что казалось, что никто. Просто адреналину добавлялось. Я иду к автобусу, по нашей боковой улочке за мной едет милицейская машина. Так повторяется не раз. Как-то я спросил, почему мне такая честь, что милиция провожает меня от дома до автобуса. «А вы знаете, – сказал один из двух, – в наших переулках хулиганья много. Всякое может случиться. А ведь наша задача беречь покой советских граждан. Вы ведь советский гражданин?» Я согласился: «А кто же еще?» Он мне улыбнулся: «Ну вот видите!..»

Самое забавное, для меня, во всяком случае, произошло в начале лета 1984 г., когда мы с моей первой женой собирались на дачу. Я вышел из дому в джинсах, рубашке навыпуск, с холщевой сумкой через плечо. И шел от дома к трамвайной остановке. И вдруг на этой узенькой тропке передо мной возник высокий и широкоплечий милиционер, поднял руку и сказал вежливо: «У меня к вам вопрос. Вы здесь проживаете?» Я ответил: «Да». «И прописаны здесь?» «Да». «А вы могли бы паспорт предъявить?» Самое удивительное, что паспорт у меня был с собой, никогда постоянно не носил, а тут шел в какую-то официальную контору и взял с собой. «Пожалуйста», – и с чувством идиотической гордости я протянул свою «краснокожую паспортину». Мент внимательно пролистал документ, потом козырнул и вернул его мне, добавив: «А может, и впрямь вам лучше уехать в свою Америку, чтобы к вам никто не приставал». Я передернул плечами: «Америка вовсе не моя». Мент ответил: «Ну как знаете. Сердечно советую». Я ничего не сказал (говорить было нечего) и пошел к трамваю.

А через пару недель мы уехали на дачу до начала сентября.

Снова Новый год