Посреди времен, или Карта моей памяти

Да и передо мной как-то не стояла задача – непременно напечатать. Скажем, свой любимый рассказ тех лет «Джамбли» я написал в 1963 г., в восемнадцать лет. Опубликован он был почти полвека спустя. Словно сам себе напророчил. Рассказы, написанные в те годы, я позволил себе включить как вставные новеллы в роман «Крепость», который вышел в 2004 г. (а закончен был за четырнадцать лет до публикации). То есть они увидели свет спустя сорок лет после написания. Впрочем, такая же судьба (не столь сокрушительная) была практически у всех моих текстов. Повесть «Два дома», которая потом нравилась многим, написана в 1975 г., десять лет гуляла по журналам, везде отвергалась, хотя были вполне серьезные отзывы, например, Виктора Розова. Но почему-то ее воспринимали как антисоветскую. В одном журнале мне даже пригрозили, что сообщат моему начальству (я уже работал в «Вопросах философии»), что я «пишу прозу», т. е. занимаюсь криминалом. Хотя она не была ни антисоветской, ни советской. Она просто была несоветской, сама по себе. Повесть удалось опубликовать в книге лишь в 1985 г., причем поуродовал ее контрольный редактор изрядно.

Идти в дворники и сторожа я не хотел, мне это было неинтересно. А поскольку вырос я в профессорской квартире, то жизнь ученого казалась предпочтительной. Мне было понятно, что жить на публикации своей прозы я не смогу. Таким образом, я оказался в науке. Тоже с немалым трудом, впрочем, сейчас речь о другом. Самое важное, что эта часть моей жизни стала не менее важной. Натан Эйдельман как-то подарил мне свою книгу с надписью «Володе двудомному». Название первой повести оказалось символическим в моей судьбе. Сейчас, отвечая на Ваши вопросы, я сам себе задаю вопрос, почему мои тексты постоянно вызывали (да и вызывают) отторжение журнального руководства? Припев был один: Вы не так пишете! Как не так? В советское время эта фраза была понятна: не по-советски. А после перестройки? А, кажется, дело просто. Журналы ориентированы на потребителя. А потребитель потребляет либо ту форму и содержание, что ему известны, либо откровенное постмодернистское штукарство.

Так что первично у меня – проза. Но если вспоминать разнообразные философские идеи на этот счет, то напомню, что литература всегда одухотворялась философией: от Шекспира и Гёте до Достоевского и Томаса Манна. Просто растут они из одного корня: из любопытства к миру – своему и окружающему. Порой это любопытство очень мучительно, приходится пробиваться к пониманию. Как в литературе, так и в философии. Но просто ничего не бывает. Но здесь трудность связана с удовольствием. Когда пишешь (все равно – прозу, литературоведение, философию), то жизнь твоя полна.

В одной из Ваших наиболее известных повестей «Два дома» отчетливо проступает автобиографический опыт. В какой мере Ваша история, история Вашей семьи повлияла на Ваше писательское мировоззрение?