Посреди земли

Из крана шумно лилась вода; Марта, видно, с удовольствием долго дрызгалась в ней… Каждый день на несколько часов в дом приходила прислуга и наводила всюду порядок; непонятно, почему Марта столько времени возится на кухне?

«Если я пойду туда, она решит: я требую ужин», — подумал Немере.

Марта вошла в комнату через другую дверь, пройдя по передней и коридору. В руках у нее была сумка. Она решительным жестом зажгла свет, не спросив, как обычно, не помешает ли он мужу. Вынула из сумки бумаги и принялась разбирать их на письменном столе.

— Что на тебя нашло?

— Я работаю.

— Что?!

— Я работаю. — И она продолжала невозмутимо листать документы.

— Пожалуйста, не изображай из себя дома начальника финансового отдела.

— И не думаю изображать. Я действительно начальник финансового отдела.

«Она не смотрит на меня. Просто не смеет», — подумал он.

— Как видно, тебе очень импонирует твоя должность.

— Не мешай мне, пожалуйста. — И она поправила на носу очки.

— Марта!

Никакого ответа, только стирает карандашные пометки то на одном, то на другом листе, ставит галочки, что-то подчеркивает.

— Что с тобой?

— Ты и сам прекрасно знаешь.

— Разве?

— Ты вел себя безобразно.

— Не говори так!

— Ну, конечно… — И она снова погрузилась в изучение документов.

— Объясни, пожалуйста… — И он замолчал.

— Что мне объяснять? Я спешу закончить работу. Вечером пойду в кино.

— Куда? — У него пресеклось дыхание. — Куда ты пойдешь?

— В кино, — спокойно проговорила она. — С большой компанией. В десять начало. Охотно довожу до твоего сведения.

— Никуда ты не пойдешь.

— Послушай, и ты бы мог пойти, если бы не вел себя так возмутительно. Я просила купить только один, понимаешь, только один билет.

— Купит, разумеется, Ковач.

— Да, Ковач, — последовал бесстрастный ответ.

Чуть погодя он злобно прошипел:

— Что это значит? Ты сроду так не поступала… И не посмеешь поступить так! Не то я защелкну английский замок, и ты, мое золотко, не войдешь в квартиру!

— Прекрасно! Пойду еще куда-нибудь.

— А я на тебя донесу. — Она равнодушно пожала плечами. — Ведь ты на руководящей работе…

— Ты сам этого хотел. Чтобы жить в полном достатке… особенно теперь. Или мне изменяет память?

— У тебя будут неприятности на службе.

— Ну и пусть.

— Раз ты на руководящей работе, то должна показывать другим пример! — уже безвольно, истерически кричал он. — Подчиненным! Молодежи! Да, да! Молодежи!

Марта чуть откинулась назад, — все еще красивую грудь ее туго обтянула вязаная кофта, — и безудержно захохотала.

— Кому?.. Кому?.. Молодежи? — спросила она наконец, и слезы полились у нее из глаз; она вытерла щеки кончиками пальцев.

Он застыл, в бессильной злобе сжав кулаки; потом, чтобы не ударить жену, сцепил пальцы.

— Так обращаться с больным человеком… Ты спятила! Спятила!

— А ты бы этого хотел, да?

Голос ее звучал совершенно холодно, враждебно. Трудно поверить… Неслыханное дело! Весь этот разговор, весь этот…

— Ты меня слушаешь? — перешел он на мирный тон. — Знаешь, как изнуряет беспомощность…

— Но у тебя есть право на жизнь, не так ли? Ведь я без конца это слышу.

— Конечно, — оживился он. — Право на жизнь.

Марта поднялась с места, одернула юбку, аккуратно сложила свои бумаги.

— Я приготовлю чай и сделаю несколько бутербродов. Ты вроде не такой уж беспомощный, однако… Не жалуйся.

Он бросился к двери и преградил Марте путь, как ему казалось, не только в кухню, но и в большой мир.

— Ты не вправе бросить меня, возненавидеть… Вспомни, подумай… — Он уже не сожалел о том, что голос его звучит жалобно, и в отчаянии тщетно старался припомнить хотя бы день, проведенный так, как того хотела жена, или что-нибудь сделанное ей в угоду.

— О чем мне думать?

Немере медленно отстранился.

— О чем? — протянул он тусклым, смиренным голосом. — О том, что… я предпочитаю бутерброд с ветчиной. Если речь об этом…

— Разумеется, об этом, — ответила Марта и вышла из комнаты.

Он лег и, уставившись в потолок, стал изучать причудливый узор из трещинок, проступавших из-под облупившейся краски, как делал это ежедневно в течение долгих часов, на протяжении многих месяцев.

Случилось то, чего он никак не ожидал. Его жена с этим Ковачем, с этим… или они еще не успели спеться? Только тянутся друг к другу, робко, беспомощно? Но Марта как-то странно ведет себя. Была бы она раздражительной, это понятно, но откуда в ней такая решительность? Выходит, он нахамил? Ему не в чем раскаиваться. Пусть Ковач не рассчитывает на легкую победу. Мужчины боятся лишних осложнений; женщины куда смелей, отчаянней. Пускай господин Ковач поищет себе другую пассию. История эта недавняя, ее легко перечеркнуть, забыть… Несколько ласковых слов — и Марта, как прежде, станет послушна, точно овечка.

Он тихо подкрался к кухонной двери и стал подглядывать через портьеру. Марта успела уже переодеться; одной рукой она зябко стягивала на себе ворот старого застиранного халата, другой клала в кипящую воду яйца… сколько их? Четыре, пять? На столе, за которым вполне могло рассесться несколько человек, лежал хлеб, намазанный маслом, ломтики розовой ветчины и рядом кучка молочно-белой, осенней редиски.

Он вздохнул.