Посреди жизни

– Мы с бабушкой не были близки. Я чувствовала себя одинокой, сбитой с толку, все время думала, почему я там, а не дома. Иногда меня навещал папа, а потом снова уезжал. Но он никогда не приводил маму, и я не знала почему. Я думала, что, может быть, я плохо себя вела и она не хочет меня видеть…

Примерно через полгода отец забрал Мэриэн домой. Она вспоминает, как бегала, заглядывала во все комнаты и кричала: «Где мамочка? Где она сейчас?» Отец сказал: «Мама в раю». Девочка не унималась. «А где же рай? Как она туда попала? Ты ее туда отвез? Поезжай и забери ее обратно!»

Но в конце концов Мэриэн, как до того и ее братья, поняла, что об этом просто не принято спрашивать.

Я слишком мало знаю о детском горевании, чтобы о нем рассуждать. Однако специалисты много говорят о там, какую катастрофу означает потеря матери для развития ребенка. Страхи и болезненные фантазии, депрессии, бесконечные поиски, низкая самооценка, плохая успеваемость в школе, одиночество и невозможность завести друзей – эти и многие другие психологические нарушения неоднократно обсуждались и описывались. И среди них не последнее место занимают чувство вины и самобичевание. Марк рассказывал:

– Я все время чувствовал, что это из-за меня, и не мог говорить об этом ни с Робертом, ни с Мэриэн. Понимаешь, я был старшим и непослушным. Всегда делал что-то, что расстраивало маму. И я думал, что я, наверное, сделал что-то настолько плохое, что она совсем расстроилась, ушла и больше не вернется, и я во всем виноват.

– Пока я была с бабушкой, мне казалось, что меня наказывают за что-то плохое, – вспомнила Мэриэн, которой в ту пору было четыре года.

– Смерть матери тяжела для любого ребенка, – добавил Роберт, – но из-за этого заговора молчания для нас все это было в десять раз тяжелее.

Но я забыла рассказать о четвертом ребенке Джулии – ведь их было не трое, а четверо. Малышка Фиона воспитывалась отдельно от братьев и сестры: дядя и тетя растили ее как собственного ребенка. Фиона рассказала мне, что была слишком маленькой в момент смерти Джулии, ничего не помнила и выросла в убеждении, что Марк, Мэриэн и Роберт – ее кузены. Было решено, что так будет лучше: ведь девочка такая маленькая. Ей даже рассказывали о смерти Джулии, но Фиона не думала, что это имеет к ней какое-то отношение.

– Когда же вы узнали? – спросила я.

– Когда мне исполнился двадцать один год и для получения визы мне потребовалось свидетельство о рождении. Но даже после этого я много лет не могла свободно обсуждать прошлое. Могу только сейчас, когда моих родителей – ну, тети с дядей – уже нет в живых.

Во время того нашего обеда с Марком, который я так хорошо помню, он произнес:

– Знаешь, теперь я понимаю, что всю жизнь что-то искал, но так и не нашел.

Повисло тяжелое молчание, и я не нашлась, что ответить.

Табу на все связанное со смертью глубоко укоренилось в нашем обществе, и это очень нездоровая ситуация. Как так вышло? Как это прокралось в нашу жизнь? Люди, жившие в Викторианскую и затем в Эдвардианскую эпоху, упивались сценами смерти и похорон. Почему маятник качнулся из одной крайности в другую – настолько, что теперь смерть нельзя видеть и о ней нельзя говорить?

У меня есть теория (которая, конечно, требует дальнейшего обдумывания), что это началось после Первой мировой войны 1914–1918 годов. Восемь с половиной миллионов молодых людей по всему миру, погибших в сражениях, двадцать один миллион искалеченных, а потом свыше сорока миллионов умерших от гриппа во время эпидемии 1918 года. На этом дело не кончилось, были и другие мясорубки. Самый кровавый век в истории принес гибель чуть ли не полумиллиарду мужчин, женщин и детей. Все были так измучены смертью, потерями и горем, что, быть может, просто не могли дольше терпеть и отвернулись. Так была создана атмосфера отрицания, которой мы дышим по сей день.

Радость, скорбь – узора два
В тонких тканях божества.

Можно в скорби проследить

Счастья шелковую нить.

Так всегда велось оно,

Так и быть оно должно.

Радость с грустью пополам

Суждено изведать нам.

Уильям Блейк, «Прорицания невинности»

[11]

Переживание горя

Поездки на велосипеде по юго-западной Ирландии стали для меня в последние годы одним из самых любимых занятий. Чем дальше к югу и к западу, тем безлюднее становится вокруг. Холмы, небо и облака сливаются в серо-голубой дали. Промоины, ручьи и речушки, извиваясь, спускаются к вездесущему морю. Озера тихи и серы, как гранит холмов, скрытны и холодны, как лед. По извилистым тропам, не нанесенным на карту, вы проезжаете мимо крошечных деревушек домиков на пятьдесят, совсем маленьких поселений из четырех-пяти построек, а иной раз видите только одинокие хижины на склоне холма, почти неразличимые на его фоне.