Посредник

За утро у меня было достаточно времени переварить свои ощущения. Мое новое и истинное «я» оказалось на вкус довольно пресным. Во-первых, оно подавляло праздничное настроение, ничего не хотело слышать о том, что день сегодня особый, и не давало никаких поблажек — ни тебе повеселиться, ни побаловаться. Оно все время предупреждало меня: не забывайся, держи себя в руках. Когда я выглядел дураком в глазах окружающих, я, по крайней мере, пытался оспорить их мнение, даже если при этом страдал; но собственное мнение оспаривать не будешь! Новый ментор даже не позволил мне обследовать место преступления, а мне, как и полагается убийцам, этого ужасного хотелось. Он даже не подпустил меня к мусорной свалке, посмотреть — может, труп растения уже там? Когда вскоре из-за густых кучевых облаков проглянуло солнце, зажатая в тиски душа не могла поприветствовать его. Когда мы увидели Мариан и лорда Тримингема, мирно шествующих рядом и склонивших головы друг к другу, я призвал на помощь всю свою волю, чтобы остановить волну охватившего меня восторга. Чувства к людям, предметам как бы притупились. Даже с Маркусом, которого я никогда не оценивал однозначно, ибо в школе это был один человек, а дома совсем другой, я испытывал некоторую скованность. Мы ловко подлаживались друг под друга, в угоду друг другу укрощали свои истинные чувства — такова была наша дружба; и сейчас я видел круглоголового мальчишку чуть ниже меня ростом, который больше обычного старался угождать мне и подавлял желание заговорить по-французски, поскольку у меня был день рождения.

День рождения! Все вернулось к нему. Но именинником я себя не чувствовал: скорее я был сторонний наблюдатель, попавший на чей-то день рождения; некто в норфолкской куртке, застегнутой поперек груди и подпоясанной поперек животика, в толстых чулках и зашнурованных ботинках, на которых скалились зубчатые крюки, будто его ноги оказались в распахнутых челюстях змея.

Я не понимал, что, пытаясь отбросить двойное или множественное видение мира и добиться таким образом цельности, затеял самое крупное дотоле притворство в моей жизни. Вот уж самопожертвование, ничего не скажешь — закрыть сознанию доступ ко всему, что тебе дорого и мило! Видеть вещи только такими, какие они есть — Боже, что за скука! Заковав в кандалы свою плоть и дух, я слонялся с Маркусом по поместью и тайно желал — ну, набросься на меня, как-нибудь обзови, пошлифуй на мне свой гениальный французский, светскими манерами я уже сыт по горло!

Перед обедом я прокрался в свою комнату, надел зеленый костюм и сразу почувствовал себя лучше.

ГЛАВА 23

Обед почти всегда растягивался до трех часов, поэтому прогулку в экипаже назначили на четверть четвертого. Но небо снова затянуло облаками. Теперь вид у них был зловещий: белые переходили в серые, серые в черные, все в воздухе присмирело, того и гляди, грянет гром. Друг за другом мы выходили из дому, разглядывали небо, возвращались и оглашали приговор.

Впервые мы попали в зависимость от погоды, и впервые я видел миссис Модсли в нерешительности. Выражение ее лица было, как обычно, усредненное, портретное, но движения выдавали ее. Наконец она предложила: подождем четверть часа и посмотрим, что будет.

Все стояли в зале, не зная, куда себя деть — без ясного плана всегда так, — и тут Мариан сказала:

— Лео, пойдем со мной, расскажешь, что задумала погода.

Я последовал за ней на улицу и добросовестно уставился в нависшее над головой небо.

— По-моему... — начал я.

— Не трудись, — перебила меня она. — Как насчет прогулки, если не удастся прокатиться?

А лицо при этом — сама невинность, какую теперь, пожалуй, и не встретишь.

— Конечно! — горячо воскликнул я. — Вы пойдете со мной?

— Я бы с удовольствием, — последовал ответ, — но я имею в виду другую прогулку, вот какую. — Рука ее коснулась моей, я разжал ладонь и увидел письмо.

— Нет! — наотрез отказался я.

— А я говорю да.

Сейчас она ничуть не сердилась, наоборот, смеялась, и я начал несмело сопротивляться. Письмо в руке мешало, сковывало движения. Наверное, мы подняли страшный шум, потому что я тоже смеялся, громче ее, громче, чем допускают хорошие манеры, как какой-нибудь ухажер на набережной, смех рвался из меня, и сдерживать его не хотелось. Глазами мы вызывали друг друга на бой и бросались друг на друга, увертывались, пригибались. Кажется, она требовала, чтобы я обещал отнести письмо; я совсем забыл, из-за чего мы начали беситься, и уже не знал, защищаюсь или нападаю.

— Мариан! Лео!

Заслышав голос миссис Модсли, мы прекратили возню. Мариан все еще смеялась, а я стоял пристыженный и запыхавшийся.

Миссис Модсли медленно сошла по ступеням.

— Вы что-то не поделили? — спросила она.

— Просто я решила преподать ему урок... — объясниться далее Мариан не удалось, ибо в эту секунду я совершил нечто в духе Дэниса — выронил злополучное письмо. Смятое, отталкивающее, оно лежало на земле между нами.

— Не это ли яблоко раздора? — спросила миссис Модсли.

Мариан подняла письмо и сунула его мне в карман.