Посредник

Мама подбоченилась, плечи у нее тотчас стали шире, и я понял: вот теперь дело серьезное. Черт, я уже очень ею гордился.

– Вас чем-то не устраивает работа?

– Что?

– Будьте добры, подойдите сюда, взгляните поближе. По-моему, флагшток у нас красивый как никогда.

Вдова Обиженная Гулликсен, конечно, подходить не пожелала, только запыхтела. Я успел подумать, что теперь она исчезнет навсегда. Гулликсе. Гулликс. Гуллик. Гулли. Гулль. Гуль. Гу. Г. Под конец я прошептал «Г» и сдул пыль в жаркие солнечные лучи. Как я раньше-то недодумался. Это ведь так легко. Ивер наконец слез. Мама, по-прежнему руки в боки, пристально смотрела на нас.

– Только не воображайте, будто я на вас не сержусь, – сказала она.

Мы сочли за благо придержать язык.

– По крайней мере, теперь извольте все прибрать.

Я глядел вниз, на муравьев среди гравия.

– Я уберу, – сказал я.

Мама заставила меня поднять глаза.

– Вы оба займетесь уборкой! А после мы заслужили хороший обед. Пообедаешь с нами, Ивер?

Я до последнего надеялся, что он откажется. Не лучше ли поискать кепку?

– Да, – сказал Ивер. – С большим удовольствием.

Мы вместе подмели ошметки краски, отнесли лестницу к сараю, и я проклинал весь мир с его закавыками. Мне не нравилось не только есть у других, ничуть не меньше я не любил и чужих у нас за столом. Мои вмятины становились глубокими и грязными, как окопы. Когда мы покончили с уборкой, обед тоже был готов. Мы помыли руки и уселись на балконе. Мама подала котлеты с печеными ломтиками ананаса. Иверу Малту это было в новинку. Я бы не удивился, если бы и нож с вилкой оказались ему в новинку. Может, он не знал и зачем нужна салфетка. Я стыдился так думать и все равно думал. Хуже, что при маме я не мог с ним разговаривать. Не то что сам Ивер, в смысле, он разговаривал при мне с мамой. А мама умеет вести разговор с кем угодно.

– Вы молодчина, – сказал Ивер.

– Спасибо, Ивер. Очень мило с твоей стороны.

Почему я никогда не говорил именно этого: что мама молодчина, что она молодчина и я ею горжусь? Почему эти слова так смутили меня, что я их сохранил, сохранил для себя, в душе, где от них не было проку? Не знаю. Знаю только одно: все, что, казалось бы, так просто сказать, очень трудно произнести вслух. Когда уже поздно, в голову одна за другой приходят фразы, которые ты мог сказать, но не сказал. Ты молодчина, мама. Нужен Ивер Малт, чтобы это сказать.

– Каково здесь зимой? – спросила мама.

– Очень тихо. – И он добавил, почти грустно, почти смущенно: – То есть когда нет скандалов.

Мне хотелось, чтобы мама расспросила еще, например, какие скандалы Ивер Малт имел в виду, но мама расспросы прекратила. И взгляд, который она, продолжая есть, быстро метнула на меня, однозначно сказал, что и я расспрашивать не должен, хоть я и не собирался.

На десерт была клубника со сливками. После Ивер хотел помочь перемыть посуду. Что дальше? Протравить дом морилкой? Выкопать новый колодец? Собрать крыжовник? К счастью, мама решила, что управится сама, в смысле, с мытьем посуды, но мне это «к счастью» ничего хорошего не сулило: ведь я сидел на пару с Ивером на балконе и не знал, что делать.

– А что за скандалы? – спросил я.

Ивер Малт смотрел в сторону и повернулся ко мне далеко не сразу.

– Теперь твоя очередь рассказывать, – сказал он.

– Что рассказывать?

– Как все было.

Я, тем летом вечный болван, решил, что он имеет в виду Хайди.

– Подходяще.

– Подходяще? Ты о чем?

– Подходяще, – повторил я.

Ивер наклонился над столом, на лице его отразились замешательство и нетерпение.

– Что значит «подходяще»?

Надо раз и навсегда поставить точку. Покончить с Ивером Малтом.

– Тебе-то какое дело?

Ивер некоторое время молча смотрел на меня затуманенным взглядом. И вдруг рассмеялся:

– Ты подумал, я про твою девчонку! Про Хайди! Вот что ты подумал! Смехотура!

Я смутился, отвел глаза, стал смотреть на этот треклятый фьорд, на далекие холмы и на самолет, поднявшийся с Форнебу. Как бы мне хотелось очутиться на его борту, улететь, все равно куда. Повторяю: то лето изобиловало смущением. Из-за Луны. Луна делала нас такими. Луна сама не светит. Она отражает чужой свет. Люди лишат смущенную Луну девственности, и теперь она круглые сутки заливала нас своим румянцем.

– Очень смешно, – сказал я.

– Я про «Моби Дика», дурень! Кто победил?

Я рискнул и сделал ставку на кита, вдобавок Ивер-то книгу не читал, так что ответить я мог как угодно.

– Победил белый кит.

– Кит? Почему?

Я ступил на нетвердую почву. И предпочел бы, чтобы лето поскорее закончилось.

– Потому что с белым китом шутки плохи.

И тут произошло кое-что странное. Ивер Малт разозлился. Я видел по нему. Очень здорово разозлился. Он это имел в виду, когда говорил, что я не видел его злым?

– Дерьмовая книжка! Пошел ты на фиг!

– Не я же ее написал. Расслабься.

– Все равно пошел на фиг.

– А чем плохо, что победил кит?

– По-твоему, животные должны побеждать людей? Черта с два!

– Кит-то, он огромный.

– Ну и что? Когда охотятся на лося, ты за кого? За охотника или за лося?

Я пожал плечами:

– Ни за кого.

– А так можно?

– Можно.

– Не верю!