Читаем Посредник полностью

Потом гроб вынесли из храма. Начался дождь. Пастор шагал впереди по мокрой траве. За ним следовала вереница черных зонтиков. Могильщики опустили Веронику Миллс в землю. Погребальные церемонии закончились здесь, у могилы, думали люди, но нет, это было еще не все. Мистер Миллс подошел к Пастору:

– Какого черта ты имел в виду?

– Не будем сквернословить, хотя…

– Какого черта ты имел в виду? Простите ей! Ей нечего прощать! Что, черт возьми, ты имел в виду?! В чем согрешила моя девочка?

– Мистер Миллс, я глубоко сожалею, если…

– И какие такие тяготы она взяла на себя?

– Я говорю образно, мистер Миллс.

– Мы все делали для дочери! Все! Не было у нее тягот! И мне плевать, что ты говоришь образно! У моей дочери тягот не было! Я требую, чтобы ты взял эти слова обратно. Ты чернишь ее память!

– Мои убогие слова могут очернить разве что меня самого.

Мистер Миллс поднес кулак к лицу Пастора:

– Я мог бы подать на тебя в суд. Но пусть тебя покарает Бог.

Он отвернулся и пошел следом за женой. Фрэнк, Шериф и Доктор смотрели на Пастора, который, съежившись под дождем, тупо глядел на могильщиков, засыпбвших землей гроб и цветы. Скоро они закопали могилу. Надгробие уже изготовили: огромное, из белого мрамора, с портретом Вероники и скульптурной птицей наверху. Шериф подошел к Пастору:

– Неважно себя чувствуешь?

– Да нет. Почему?

– Потому что выглядишь неважно. Вдобавок мистер Миллс прав. Ты наговорил лишнего. Господи! Тяготы!

– Мне казалось правильным употребить…

– Казалось? Речь идет об отчаянии родителей! Об отчаянии всего Кармака! Ты же все равно что объявил, что их дочь покончила с собой! А вторая девушка потерпела неудачу!

Пастор склонил голову, словно не знал, упорствовать ему или смириться.

– Моя светлая душа бросает тень, – прошептал он.

– Прости?

– Девочка. Она так сказала. Светлая душа Вероники бросала тени. Они понимают куда больше нас. Эти юнцы. Куда больше.

Шериф ткнул пальцем Пастору в лоб:

– Радуйся, что отвечать будешь перед Богом, а не перед мистером Миллсом.

Тут у Шерифа зазвонил телефон. Звонили из больницы Пресвятой Девы Марии. Отец Стива, Мартин Миллер, скончался. Они оставили Пастора под дождем, поехали в больницу. По дороге не было сказано ни слова. У Фрэнка возникло неприятное предчувствие. Последний раз он поссорился с Мартином. Теперь уже не помиришься. Медбрат нашел Мартина мертвым в кресле у койки Стива, около двенадцати дня. Видимо, смерть не застигла его врасплох. Он оставил письмо. Оно лежало на ночном столике, как и шариковая ручка, которой Мартин его написал. Письмо гласило, что он, Мартин Миллер, желает, чтобы его кремировали, а прах развеяли над Снейк-Ривер там, где его участок выходит к берегу. Кроме того, он отказал Фрэнку Фаррелли дом, имущество, проигрыватель и Стива. Фрэнк не на шутку разозлился. Он не желал ничего наследовать. Только этого ему недоставало! Мартин поступил так со зла, взял и свалил все на него. На секунду у Фрэнка возникло отчетливое ощущение, что Стив лежал там, хихикал и придумывал шуточку, над которой весь Кармак обхохочется, ведь он вроде как усмехается там, среди путаницы проводов?

– Стив! – окликнул Фрэнк. – Ты слышишь меня?

Но ответа не получил. Взял под мышку проигрыватель и «Blue Skies», оставил Стива, спустился к машине и поехал домой. На кухне сидели мать и Бленда, обе по-прежнему в черном, пили кофе и болтали. Фрэнк остановился. Он ее не приглашал. Мать пригласила. И Бленда впервые пришла к нему домой в его отсутствие.

– Что это у тебя? – спросила мать.

– Проигрыватель.

– Вижу. Ты его купил?

– В наследство получил.

Фрэнк поставил проигрыватель на плиту, сел, но не к столу, а у окна.

– В наследство? От кого же?

– От Мартина.

– Мартин умер?

– Ясное дело, умер. Раз я получил в наследство проигрыватель.

– Ты что-нибудь еще унаследовал?

– Могла бы сама догадаться.

– Не говори со мной в таком тоне при Бленде.

– А не при Бленде ты бы не возражала?

Бленда встала, взяла сумку, висевшую на спинке стула.

– Сожалею насчет Мартина, Фрэнк.

– Тебе незачем уходить.

Чуть помедлив, Бленда опять села.

– Мы ждали тебя, – сказала она.

На столе стояли три чашки. Мать налила кофе, отнесла ему. Кофе остыл. Время близилось к пяти. Около половины шестого надо покормить Марка.

– Я унаследовал бензозаправку и усадьбу, – сказал он.

Мать молчала, ожидая продолжения.

– Может, перееду туда, буду сидеть на веранде, заделаюсь крестьянином.

– Стив покамест жив. Следи за своим языком.

– Вообще-то, я и его унаследовал.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Год Дракона
Год Дракона

«Год Дракона» Вадима Давыдова – интригующий сплав политического памфлета с элементами фантастики и детектива, и любовного романа, не оставляющий никого равнодушным. Гневные инвективы героев и автора способны вызвать нешуточные споры и спровоцировать все мыслимые обвинения, кроме одного – обвинения в неискренности. Очередная «альтернатива»? Нет, не только! Обнаженный нерв повествования, страстные диалоги и стремительно разворачивающаяся развязка со счастливым – или почти счастливым – финалом не дадут скучать, заставят ненавидеть – и любить. Да-да, вы не ослышались. «Год Дракона» – книга о Любви. А Любовь, если она настоящая, всегда похожа на Сказку.

Андрей Грязнов , Вадим Давыдов , Валентина Михайловна Пахомова , Ли Леви , Мария Нил , Юлия Радошкевич

Фантастика / Детективы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Научная Фантастика / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее