Читаем Посредник полностью

Боб Спенсер медленно встал, отшвырнул окурок в темноту:

– Однако сейчас Посредник именно я. Хотите вы этого или нет. Что скажете?

– Скажу, пошел ты к черту, – ответил Пастор.

Боб Спенсер принял это к сведению и пошел в «Рейлуэй рест» пить пиво, о Пасторе он до самого закрытия словом не обмолвился. Собрать добровольцев труда не составило. Они толпой двинули к железнодорожным путям, подняли Пастора и с песнями пронесли по безлюдным улицам. У мэрии им навстречу выехал красный фургон Артура Клинтстоуна. Ночами он обычно объезжал город на случай происшествий. А сейчас явно что-то произошло. Он опустил стекло:

– Что за шум, парни?

Боб Спенсер подошел к машине:

– Пастора разбил паралич. Он лежал возле путей.

– Кровь и все такое?

– Я не видал. Но не мешало бы ликвиднуть цветы, которые клали девчонкам.

– Ах ты, черт, они, ясное дело, завяли с тех пор, как я там был. Хорошая идея, Боб. Хорошая.

Они затолкали Пастора на заднее сиденье, довезли до его дома, положили на диван, позаботились о еде и питье, придвинули поближе телефон. Потом вышли на улицу к машине, сели там покурить. На Боба произвело впечатление оборудование, каким располагал Артур: противогазы, защитные комбинезоны, резиновые перчатки, шланги, респираторы, защитные очки, инсектициды, большие контейнеры с антисептическими жидкостями и порошками, стопка ветоши и рулоны черных пластиковых мешков.

– Мне нужен еще один человек, – сказал Артур.

– Не в выходной же день, – сказал Боб.

– У несчастий выходных не бывает.

– Зато у меня бывают.

– Последний раз спрашиваю. Хочешь получить работу или нет? Желающих найдется предостаточно.

Тяжелодум Боб Спенсер задумался. Работу Посредника он не получил, но эта, пожалуй, даже лучше. Аккурат то, что надо, он может обставить Фрэнка Фаррелли, решил Боб, и они с Артуром Клинтстоуном ударили по рукам.

Утром в понедельник Пастор не появился и за весь день не дал о себе знать, поэтому Доктор и Шериф сочли необходимым съездить к нему домой. Они нашли Пастора на диване, по-прежнему в пальто и в прескверном состоянии. Отказала не только спина. Но и Пасторова душа. Он вывихнул душу – так он выразился – и все встречал в штыки. Попросту хотел страдать. Усматривал в случившемся именно такой смысл. Чистое страдание необходимо. Только тогда можно пробиться. Куда? Доктор пытался отговорить его от этой чепухи. Куда пробиться? К еще большему страданию? Но Пастор знай твердил свое. Он-де взял на себя страдание ради Кармака. Только так обитатели города могут обрести избавление. Пастор находился на другом уровне. И до поры до времени они оставили его в покое. По правде говоря, эти заблуждения оказались Доктору и Шерифу даже кстати. С похорон Вероники Миллс Пастор был не в состоянии исполнять свои обязанности. Теперь можно и не объявлять его больным.

Затем настал черед Фрэнка. Он и сам не знал, можно ли тут говорить о несчастном случае, то есть для него самого это была большая беда, но для других, наверно, сущий пустяк, невезуха, да то-то ведь и особенно обидно. В общем, он решил переставить аквариум с золотой рыбкой в другое место. Просто больше не доверял матери. От нее можно ожидать чего угодно. И вот, уже собираясь поставить аквариум на ночной столик, он споткнулся о тряпичный коврик, упал навзничь, и Марк, его пожилая золотая рыбка, скользнул под кровать, а осколки стекла веером посыпались в зеленую воду, которая растеклась по полу. Затем стало тихо. Фрэнк шарил рукой по полу. Но когда нашел Марка, тот был мертв.

– Пришло время, – сказала мать.

Фрэнк в конце концов поднялся на ноги. Мать стояла, прислонясь к косяку.

– Пришло время? Для чего?

– Расстаться с золотой рыбкой.

Фрэнк подошел к матери, больше всего ему сейчас хотелось ткнуть рыбкой ей в физиономию.

– Марк очень много для меня значил, – сказал он. – Так и знай.

– Народ над тобой смеется, Фрэнк.

– Смеется? С какой стати?

– Взрослый мужик с рыбешкой. Господи, Фрэнк! Сам подумай.

– Мне плевать, что там болтают другие.

– И Бленда тоже?

– Бленда? А что Бленда?

– О чем ты?

– Она тоже надо мной смеется?

– Ты должен уметь расставаться, Фрэнк. Особенно теперь.

– Особенно теперь? Что, черт побери, это означает?

– Если у вас с Блендой сладится, тебе надо смотреть в будущее. Других шансов навряд ли будет много.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Год Дракона
Год Дракона

«Год Дракона» Вадима Давыдова – интригующий сплав политического памфлета с элементами фантастики и детектива, и любовного романа, не оставляющий никого равнодушным. Гневные инвективы героев и автора способны вызвать нешуточные споры и спровоцировать все мыслимые обвинения, кроме одного – обвинения в неискренности. Очередная «альтернатива»? Нет, не только! Обнаженный нерв повествования, страстные диалоги и стремительно разворачивающаяся развязка со счастливым – или почти счастливым – финалом не дадут скучать, заставят ненавидеть – и любить. Да-да, вы не ослышались. «Год Дракона» – книга о Любви. А Любовь, если она настоящая, всегда похожа на Сказку.

Андрей Грязнов , Вадим Давыдов , Валентина Михайловна Пахомова , Ли Леви , Мария Нил , Юлия Радошкевич

Фантастика / Детективы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Научная Фантастика / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее