Посредник

Как и все истинно русские, Горбачев отчасти восхищался Западом, но гораздо сильнее возмущался им — его процветанием, финансовой мощью, несколько презрительной уверенностью в себе. Однако в отличие от большинства русских он никак не хотел признать, что у него на родине ничего не изменить, что коррупция, лень, бюрократия и апатия всегда составляли и будут составлять неотъемлемую часть системы. Уже в молодости он знал, что ему хватит энергии и динамизма, чтобы сделать хоть что-то, если представится возможность. Убежденность, что однажды у него такой шанс появится, и была его главной пружиной, его движущей силой, пока он учился и занимался партийной работой в Ставрополе.

Такая возможность представилась шесть лет назад, и вскоре он понял, что недооценил силы противодействия и инерции. В первые годы он был буквально на волосок от гибели, шел по натянутому канату, неоднократно оказывался на грани краха.

Для начала пришлось очистить партию от твердолобых и недееспособных, и он избавился почти от всех. Теперь он знал, что действительно управляет Политбюро и ЦК, что его люди контролируют партийные организации, разбросанные по всем республикам Союза, и разделяют его собственное убеждение: СССР может тягаться с Западом только в том случае, если будет экономически сильным. Поэтому-то большая часть его реформ относилась к экономической, а не идеологической стороне жизни.

Как истинный коммунист, Горбачев верил в идейное превосходство своей страны — для него это была аксиома. Но он был достаточно умен, чтобы не обманывать себя относительно экономической мощи обоих лагерей.

Теперь, с приближением энергетического кризиса, о котором он прекрасно знал, ему было необходимо вкладывать громадные средства в Сибирь и Арктику, а эго означало, что следует урезать где-то в другом месте. Все это и привело к Нантакету и неизбежному противостоянию с собственной военной верхушкой.

В стране было три столпа власти — партия, армия и КГБ, и Горбачев понимал, что нельзя подрубать сразу два из них, тем более — три. Ссора с генералами — уже плохо, но получить удар в спину со стороны КГБ — просто недопустимо. Лежавшие у него на столе сообщения западных средств массовой информации, подобранные министром иностранных дел, были как нельзя некстати, поскольку общественное мнение в Америке могло заставить сенат отклонить Нантакетский договор и принять решение о строительстве губительных для России бомбардировщиков «В-2».

Лично он не испытывал особенной симпатии к евреям, желавшим покинуть свою родину, которая дала им буквально все. Когда речь заходила о всяком диссидентском отребье, Горбачев вел себя вполне по-русски. Разозлило его другое: то, что было сделано, было сделано намеренно, не случайно, и он знал, кто за этим стоит. Он до сих пор негодовал по поводу злобного видеофильма, посвященного развлечениям его жены в Лондоне: он был снят несколько лет назад и до сих пор ходил по Москве. Кто стоял за этим фильмом, он тоже знал. Одни и те же люди. В частности, предшественник человека, которого он сейчас ждал.

В дверь, расположенную в конце кабинета, справа от книжного шкафа, постучали. Личный секретарь Горбачева всунул голову и кивнул. Горбачев поднял руку, что означало: «Минутку».

Он вернулся за чистый стол, на котором стояли лишь три телефона и ониксовый письменный прибор. Затем кивнул. Секретарь распахнул дверь.

— К вам товарищ председатель, — объявил он и посторонился.

Вошедший был при полной форме, как положено, и Горбачев заставил его пройти через всю комнату и лишь потом поздоровался. Затем он встал и указал на разложенные бумаги.

Генерал Владимир Крючков, председатель КГБ, был близким другом, ставленником и единомышленником своего предшественника — твердолобого и ультраконсервативного Виктора Чебрикова. Генеральный секретарь устроил так, мго Чебриков во время большой партийной чистки 1988 года ушел в отставку, и избавился таким образом от последнего могущественного противника в Политбюро. Однако на его место Горбачеву пришлось назначить бывшего первого заместителя, Крючкова. Одной отставки было вполне достаточно, две многие восприняли бы как избиение. Всему должны быть пределы, даже в Москве.

Крючков бросил взгляд на бумаги и поднял брови. «Вот хитрюга!» — подумал Горбачев.

— Не было никакой необходимости лупцевать их прямо перед телекамерами, — проговорил он, как обычно сразу взяв быка за рога. — Шесть западных телекомпаний, восемь корреспондентов радио и человек двадцать газетных и журнальных писак, причем половина из них — американцы. Олимпийские игры в восемьдесят четвертом освещались хуже.

Крючков удивленно вскинул бровь.

— Евреи проводили незаконную демонстрацию, дорогой Михаил Сергеевич. Лично я находился в отпуске. Но полагаю, что мои офицеры из Второго управления действовали правильно. Демонтранты отказались разойтись по первому требованию, и мои люди прибегли к обычным методам.

— Демонстрация происходила на улице. Это дело милиции.

— Они вели подрывную деятельность. Распространяли антисоветскую пропаганду. Взгляните на их плакаты. Нет, это дело КГБ.