Посредники

— Тренер морочит ей голову. Готовит ее в какие-то там чемпионки. Боже, — она хрустнула пальцами, — моя дочь — пловчиха! — Зрачки ее блестели, как после хорошей дозы атропина. — Вдумайтесь только, бросить балет, театр, все, все. Ради плавания... — Она была как в лихорадке. — Единственная дочь. Талант. В мясорубке спорта. Он выбросит ее, пропустив через себя, как выбрасывает сотни. — Она придвинулась к нему. — Хотела проводить ее, так знаете, что она мне сказала: «Не ходи, мамочка, это нелепо». И теперь — мы в разрыве, глубоком. Непоправимом. Я узнаю о ней от родителей Риммы.

Олег не смотрел на нее. Медленно, как читаешь напечатанный вразрядку текст слов, выделенных из фразы, входило в его сознание, что теперь все. Конец близок. Точка.

— Подумайте, все годы я мечтала для нее о большом балете. Сколько сил, жертв. — Она продолжала, как помешанная: — Все бросить. Перед самыми экзаменами. И родители Риммы поддерживают все это. Что они понимают? Они же ничего не понимают.

Он вспомнил Римму. Разговор в его кабинете. Так вот, значит, как — пловчиха. «Лидер водной дорожки». Хм. Длинные ноги, взмах рук.

— Она уже установила какой-то там рекорд, — шептала Ирина Васильевна. — Кролем на спине. Я в этом ничего не смыслю. Вот... — Ирина Васильевна вынула из сумочки бумажки. «Стометровка, двести». — Она протянула вырезку. — Смотрите, в журнале «Физкультура и спорт» написано, — она развернула статью и показала подчеркнутое: «Плывущая Марина Шестопал напоминает мне ласточку в полете, а ее руки, вырывающиеся; из воды, подобны крыльям». — Вот. Вы только подумайте. Это все про нее. Летом — спартакиада. А если пойдет как-то особенно успешно, сказала мать Риммы, в сентябре они поедут на первенство Европы. В Будапешт.

«Ай да Марина! Отколола номер, — подумал он. — Прогнозируй после этого, психолог».

Теперь он размышлял обо всем происходящем с новым волнением и горечью. Неужели в судьбе Марины он сыграл именно эту роль. Он вспомнил, как она выбежала тогда из его кабинета. «Значит, вы от меня отказываетесь?» И ее взгляд. Прощай, Марина. Как говорится, счастливого плавания. Спорт — дело запойное.

— Вы напишете ей, обещаете? — Ирина Васильевна теребила его за рукав. — Она вас послушает и вернется, поверьте. Только мысль о вашем влиянии поддерживает меня. Только это. Я... уже не в силах больше  т е р я т ь, — сказала она раздельно. — Это единственный шанс — Она протянула еще какую-то бумажку. — Вот их адрес. Скорее, пожалуйста, только поскорей.

Этого он не мог. Безнадежно, как в далекое море, уходила от него эта шлюпка. С каждым словом, с каждой просьбой. И где-то вдали, краешком глаза, отчетливее чем когда бы то ни было, он различал очертания того, что исчезало. Волосы, плечи, грудь.

И ничего нельзя было изменить. Выхода не было. Шлюпка уходила. А он был бессилен.

— Нет. Я не могу, — он не хотел обманывать. Он просто продолжал делать бесполезное, ступать в воронку, затягивающую его все дальше. — Как вы не понимаете.

— Боже, — широко распахнула она глаза, и в них заметался ужас. — Так все это правда, правда! Это ваша затея. Боже, — она суетливо собирала бумажки в сумочку, — зачем я здесь? С  к е м  я говорю...

Да. Вот оно. Пелена отчуждения, слепые зрачки.

— Вы забрали у меня дочь. Это все, чем я богата. — Слезы высохли, доверие исчезло. — Вы сделали ее несчастной. Больше у меня никого нет. Мне нечего больше терять... — повторила она и выбежала из кафе.

Он медленно пошел вслед. Видел, как официантка убирала с их столика. Нетронутое мороженое, соки.

...Он потер лоб. Так и есть. Одно и то же. Ничего не проходит. Все возвращается на круги своя. На круги памяти, словно это было вчера, словно на свете только она. Она. Все месяцы пролежавшая в Столбовой.

Он простаивал там часами, наблюдая, как ее ведут на прогулку. Он без конца говорил с врачами.

Когда он пришел в первый раз, она протянула руку и сказала:

— Я хочу дотронуться до твоих глаз. Я уже собралась. Машина подана. — Она заметалась. — Не знаю, во что одеться. Ты думаешь, это платье мне подойдет?

Он таращился на нее, молча, потерянно.

— Мне всегда шел бархат. — Она руками подбирала край легкой юбки. — Ах, как я счастлива. Вот сумочка.

Олег взял ее руку, подышал на пальцы.

— Пойдем.

— Хорошо, хорошо. Вот только не затопило бы этот двор... Вода... Смотрите, вон там. Еще далеко.

Да, да, конечно. Врачи ему говорили об этом.

Одна мания. Она ступает по краю водоема. Вода, вода. Не поскользнуться, чтоб не залило всю.

Он видел, как она расставляла ноги, и как потом нащупывала носком туфли, куда ступить. Ступала и сразу отдергивала.

Он готов был целовать ноги, следы на песке.

Однажды она закричала: «Он по горло в воде, смотрите, вытащите же его! Что вы стоите?»

Его увели.

Как-то он встретил в приемной Марину. Взрослую, цветущую. Ей пошла на пользу свобода. Так иногда молодой побег забирает все соки у матери-дерева, которое потом сохнет, болеет.

Он окликнул ее. Печальное, взрослое лицо вспыхнуло. Радость брызнула из глаз.