Посредники

Вот чем сильны рыжие — сплоченностью! Каждый за всех, и все за каждого. Не то что мы, рыхлые индивидуумы, склонные к сомнениям и рефлексиям. Муравей умирает, отторженный от себе подобных, через пару суток. А мы вот — высшая организация мозга и прочее, мы — живем. И вдруг как надрезом ножа рассеклось в мозгу: «А живем ли?» Может, и люди погибают, выброшенные из общества. Не то чтобы физически, а в качестве человеческой особи. А? Может, поэтому они и нуждаются в  п о с р е д н и к а х  между ними и обществом? Таких, как он, Родька? Отторженные от себе подобных — болезнью, преступлением, бедой, — они умирают. И если с каждым днем людей все меньше вокруг, надо вешать табличку: «Смертельно». Вот так. Смертельно. Даже если кругом толпа, движение. Важно, чтобы ты был не один на один со своей бедой.

...И в тот зимний день на Калининском кругом было движение, люди, гудела вся улица. Было чертовски холодно. Мерзли руки, ноги. Тела прижимались друг к другу, как муравьи, поднимающие температуру гнезда. Согревая ее локоть, он думал: «Все названия здесь про тебя: «Чародейка», «Метелица», «Сирень», «Малахитовая шкатулка». Даже «Институт красоты».

Он никогда бы не догадался, что за всеми этими «Чародейками» и «Метелицами».

— Зайдем в «Метелицу», — сказал он наугад, остановившись у одного из домов.

Она подняла голову, не понимая. Он повторил, она покорно согласилась.

Уже войдя с холода в стекло полупустого кафе и сев за столик, он понял, что здесь подают только мороженое. Для морозного дня — «удачная» выдумка. Болван. Олег виновато глядел в меню, но отступать было некуда. Он заказал три ассорти «Сюрприз» и сок манго. Горячего бы кофе, но кофе не было.

Она не притронулась ни к чему.

Он облокотился на стол, максимально приблизившись к ней:

— Ну так как вам живется? Рассказывайте.

Следы слез еще блестели на замерзших щеках, но в тепле краска начала проступать сквозь обтянутые скулы.

— Она уехала, — безнадежно сказала Ирина Васильевна, отворачиваясь.

— Куда?

— Сейчас в Цахкадзор, потом, кажется, в Крым.

Он удивился:

— А экзамены?

Рука, вертевшая ножку фужера с соком, завибрировала.

— Она не будет сдавать.

— Как? — Он испугался. — Она не может танцевать?

— Нет, — сказала Ирина Васильевна, и уголки ее губ дрогнули. — Она здорова. Абсолютно.

— Ну? — он настойчиво теребил ее, все придвигаясь, не умея сообразить, что к чему.

— Она не  х о ч е т  больше танцевать.

Он не поверил.

— Но почему? Что-нибудь стряслось? — В голове проносились обрывки воспоминаний, ассоциаций. Помимо воли он ощутил в словах Ирины Васильевны что-то лично касающееся его, но не нащупывал прямой связи. — Почему? — повторил он.

— Ах, вы не понимаете, — оборвала она. — Да ведь это  в ы  все придумали. Это  в а ш и х  рук дело.

Он оторопел. Вот, значит, как.

— При чем здесь я? — усмехнулся он.

— Вам это смешно? Если для вас это  р а з в л е ч е н и е, — она задохнулась, — смейтесь! Но не спрашивайте тогда, почему она уехала. Вы же ее всему этому научили: «характер», «выбор будущего»!

— Чепуха, ничему я ее не учил. Я ее лечил, — сказал он грустно.

— Не прикидывайтесь, — отчаянье исказило ее лицо, — систематически вы вбивали ей в голову бредовую мысль... Она стала игнорировать... мое мнение. Все эти ваши разговоры о  с а м о с т о я т е л ь н о с т и — это подлость, подлость, и больше ничего.

Он встал.

— Извините, — машинально он поставил стул на место, — в мои обязанности врача не входит выслушивать оскорбления пациентов. Успокойтесь. Тогда, если угодно, продолжим.

Ему было нестерпимо жаль ее, но обида взяла верх. Как любил шутить Родька, и вправду «ни один добрый поступок не остается безнаказанным». Сматывать удочки, и скорее.

Она нагнала его. Повисла на руке. Обдала дыханием:

— В е р н и т е  мне ее! Ради бога. — Она заглядывала ему в лицо снизу вверх, беспомощно, невероятно. Нагие до неприличия глаза гипнотизировали.

Он не двигался.

— Верните ее. Прошу вас. Что со мной будет?

Пальцы в перчатке легли на его плечо.

Он прикрыл веки. На мгновение он отбросил себя и эту женщину к Ялтинской бухте. Увидел, как они оба лежат там, скрывшись за камнем. Песчинки на тонкой коже ее локтей, шеи. Он осторожно снимает их ладонью.

Нет, его не купишь. Он высвободился.

— Это не зависит от меня. — Он усадил ее за столик. — Да скажите же толком, почему она уехала? И успокойтесь, — добавил он, — т а к  невозможно говорить.

— На тренировки, — быстро и очень возбужденно зашептала Ирина Васильевна. — К спартакиаде. Бросила все для этого плавания.

Она скинула перчатки, одну, другую, он увидел, какие длинные у нее пальцы. Пианистка. Пальцы коснулись рта, она подышала на них.