Пост Леонардо

Галон в который уже раз перекладывает из одной пачки в другую рисунки, которые он везет на выставку индейского искусства и ремесла в Сан-Пауло. Нельсон забавляется с Педро: тычет острым ногтем мизинца в пушистый бок попугая и радостно смеется, когда птица, потеряв терпение, взмахивает крыльями и недовольно вскрикивает.

Неожиданно вваливается в «контору» шумная толпа: к Орландо заявилась почти вся женская половина чикао. Они галдят, размахивают руками, суетятся. Орландо вздымает руки к небу и требует разыскать «переводчика» Куйаме. Куйаме нет, он либо уехал с отцом на «росу», либо ловит попугаев в лесу. Тогда Орландо выгоняет этот цыганский табор из «конторы», крича, что у него больше нет терпения, что пропади оно все пропадом: и чикао, и самолет, который не приходит, и радио, которое не работает, и очки, которые снова пропали... «Кстати, где Кокоти? Кокоти! А ну марш за очками!» И клянется, что, если его не оставят в покое, он пошлет все к черту и уйдет отсюда куда глаза глядят.

Симаира, Якупе, Явайту, Тибуку и еще несколько женщин подходят ко мне. «Караиба имбора? Караиба имбора?» — спрашивают они, показывая на лежащие под скамьей сумки и рюкзак. Да, имбора, отвечаю, показывая на небо: «Авион, караиба имбора...»

Они садятся рядом и обнаруживают, что кожа моя на лице, на спине и на плечах начинает шелушиться, не выдержав убийственного солнца. Это приводит их в недоумение. Симаира трогает лоскуток, отрывает его, изумленно смотрит на меня: не больно? Я улыбаюсь: нет, не больно.

На нашу скамью подсаживается Клаудио. Он поправляет очки, достает из кармана смятых до невероятности брюк пачку все тех же вонючих сигарет и закуривает, прищурив слезящиеся от дыма глаза. Мы молча глядим на ребятишек, гоняющих мяч под пекизейрой, на Сабино, несущего со склада на кухню мешок с рисом, на Бенедито, обмеряющего рулеткой заднюю стену конторы. Потом Клаудио спрашивает:

— Ну как? С какими мыслями уезжаете от нас?

— С грустными, — отвечаю я.

— Почему?

— Хотите, чтобы я был откровенен?

— Да, конечно.

— Ответьте мне на один вопрос, Клаудио: ведь и вам, и Орландо уже далеко за пятьдесят, не так ли?

— Да.

— Ведь вы с ним рано или поздно должны будете...

— Умереть? Конечно, все мы смертны.

— Нет, дело не только в этом: ни вы, ни Орландо не выкованы из железа. А жизнь здесь... впрочем, мне ли об этом вам говорить? Ну еще пять лет, десять, пусть двадцать. А потом вы вынуждены будете вернуться. Туда, в Сан-Пауло... Не так ли? А что останется здесь после вас?

Он молчаливо дымит сигареткой, разглядывая свои стоптанные башмаки. Шумный табор чикао, к удовольствию Орландо, снялся наконец с якорей и, оглашая окрестности Туатуари истеричным галдежом, отправился обратно в свою деревню.

— Скажите, Клаудио, только честно: разве можно столь великое дело ограничивать рамками семьи? Почему вы не готовите себе замену? Разве вам безразлично, что будет здесь после вас? Ведь вы же лучше, чем кто бы то ни было, понимаете, что стоит вам с Орландо уйти отсюда, как все здесь полетит вверх тормашками: мирный покой Шингу взорвется.

Клаудио продолжает молчать, потягивая сигаретку. Ведь вы же не будете отрицать, что вся эта система держится только на вашем авторитете, на плечах двух людей — Орландо и Клаудио? Что за исключением Пиуни, Мейрована и еще полудюжины ваших помощников все остальные, оказавшись без вас, способны из-за первого же недоразумения взяться за «бордуны». Да и за полученные от вас ножи!

Орландо, прислушивавшийся через окно к нашей беседе, точнее говоря, к моему монологу, выходит из «конторы» и присаживается рядом с нами, обмахиваясь своей академической шапочкой.

— Хочешь всю правду до конца, Игорь? — говорит он. — Ладно, слушай. Скажу. Индеец обречен! Обречен... Ничто его не сможет спасти! Поздно... Наша цивилизация поглотит его. Наша культура раздавит индейскую культуру. А мы?.. Мы только стремимся сделать эту неизбежную смерть менее болезненной. Вот и все.

Клаудио молчит, а потом покачивает головой:

— Да, Орландо прав. В условиях нашего режима в нашем обществе для индейца нет места. Может быть, какая-нибудь другая социальная система... возможно, ваш социализм смог бы разрешить эту проблему. А при нынешнем устройстве общества это невозможно.

— Кстати, о проблеме, — вмешивается Орландо. — Сколько об этом сейчас говорится и пишется: «индейская проблема»! Нужно решить «проблему индейцев»! «Индейская проблема» близка к решению! Тьфу! — Он плюет под ноги и смачно ругается... — Кто мне скажет, черт возьми, что это такое за штука — «индейская проблема»? Ее выдумали мы сами. Мы, белые. У индейцев до того, как на этой земле появились мы, не было никаких проблем. Они жили спокойно. И прожили бы еще тысячу и десять тысяч лет! Так нет: появились белые и принесли вместе с собой эту «индейскую проблему».

«Авио-о-он!» — раздается пронзительный вопль Кокоти. Он, чертенок, все-таки первым услышал тонкое пение мотора.