Post-scriptum (1982-2013)

Для того чтобы слова Сержа можно было петь, Филипп Леришом[55] разбирал его почерк и переписывал текст печатными буквами, потом я записывала все фонетическими знаками – потому что нередко слово было написано не в полном, а в сжатом виде, – с черточками наверху, обозначающими такты, мне также приходилось придумывать какое-нибудь новое слово, чтобы получилось спеть. Если я произносила слова не очень хорошо, на меня сыпались оскорбления, Леришом это знал, он оставлял первую дорожку, и мы потом совершенствовали запись. Сержу было на все это наплевать, его интересовали только эмоции и высокие ноты. После того как мы расстались, во всех его песнях говорилось о разрыве, мне было непросто их петь, а ему было непросто их слушать. Сквозь стекло кабины для звукозаписи я видела его расстроенное лицо, но после окончания записи он поднимал большой палец вверх в знак того, что я его не разочаровала, так было с «Baby Alone» («Малышка одна»), «Lost Song» («Утраченная песня»), «Amour des feintes» («Любовь притворщиков»). Никакого контракта у меня с Сержем не было, но он мне говорил: «Я должен тебе это» – и писал для меня еще с десяток песен. Он давал мне прослушать мелодии в фортепианном исполнении, записанные на магнитофон на улице Вернёй, а я должна была отмечать звездочкой на бумаге понравившиеся. Я усердно ставила звездочки и попутно видела, что до меня это делали другие, – по всей вероятности, Шарлотта и Леришом. Это укрепляло меня в моем выборе, но однажды, выбирая мелодии к «Baby Alone», я поставила одной божественной мелодии четыре звездочки, но он мне сказал: «О нет, это для Аджани!» – это был «Pull marine» («Синий свитерок»). Он курил, когда, играя на фортепиано, подстраивался под мою тональность, дым от сигареты шел мне прямо в лицо, я немного кашляла, а он говорил: «О-ла-ла, как все изменилось!» Изредка я ворчала, потому что мне не нравились слова. Он безропотно их менял, и я уж теперь не знаю, была ли я права. Был один текст, который стал «Love Fifteen» («Любовь в пятнадцать лет»), но поначалу это был набор слов, рифмовавшихся со словами на тему виски, чистого солода и т. п.; меня это раздражало, а он говорил, что я не знаю марок, что он приводит самые шикарные, «Гленморанджи», и все же он не послал меня куда подальше, а просто изменил слова. Мне нравились исключительно песни грустные, не быстрые, написанные только в миноре, и он мне сказал: «Нужны всякие, бойкие в том числе, а то быстро надоедим»; надо было включать в репертуар быстрые песни, менее интересные, чтобы выигрышно выделялись песни грустные.

* * *

12–13 апреля, 3 часа ночи

Я так рада, Кейт понравилась школа моделирования на улице Сен-Рок, в эту школу нас рекомендовал месье С. де Ланвен. Кейт мне сказала: «Это даже и не школа, я могла бы этим заниматься всю ночь», – эти слова будто бальзам для моих ушей. О-ла-ла, какое счастье, если Кейт нашла свое, я знала, я на это надеялась, я представляла это в мечтах, представляла, что Кейт увлечется, найдет свою собственную «фишку», только свою, и будет блистательна, оригинальна. Я без ума от счастья. Кейт – художница, я догадывалась, но до чего же мы, до чего же я глупа, что столько крови себе попортила, думая, что она придет к этому классическим путем: будет хорошо учиться в обычной школе, «из кожи вон лезть», добиваясь результатов, старясь понравиться, – словом, поступая банально, как я. Нет, она никогда не любила школу, и об этом она говорит мне уже десять лет!! Но, с другой стороны, что же делать? Художественных школ не существует для детей младше 18 лет. Я всегда уповала на то, что в обычной школе она встретит сказочную учительницу. Она нашла ее теперь, и это просто фантастика, я скрещиваю пальцы на ногах, чтобы это продолжалось в том же духе и чтобы внутренние правила школы не отбили у нее желание там учиться. Я думаю, что, даже если не быть «стилистом», девять часов живописи, шесть часов истории костюма и т. д. – лучше, чем опять оказаться на севеннском «запасном пути»[56], вместе с отвергнутыми детьми, не изучая ничего из того, что нравится, и находясь, к моему огорчению, далеко от дома. Шесть месяцев жизни в интернате – этого достаточно. Очень хорошо, что она высвободилась из-под моей опеки, пожила среди своих сверстников, но хватит, она там ничего не учит, в листе успеваемости С, С, D, E и А по устному английскому все-таки, но это же плачевные результаты, в особенности с пожеланием «Работай!» классного руководителя. Я печенкой чувствую, что она будет блистать в своей области, и аплодирую ее смелости.

Сейчас я немного беспокоюсь за ее здоровье: она часто падает в обморок, у нее низкое давление, аллергия.

Вот такие, дневник, у меня мысли сегодня вечером! Я буду ликовать, когда узнаю, что у нее все идет хорошо.

До завтра.

Твоя давняя корреспондентка

* * *

29 апреля