Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог

Пока в старом Сефру шло культурное или религиозно-культурное возрождение (во многом, в сущности, косметическое), в новом Сефру говорили о прямо противоположном, пользуясь при этом одновременно похожим и несколько другим словарем. Подбадриваемые заигрываниями со стороны социалистов, своей быстро растущей численностью и ощущением, что с ними при этом обращаются как с варварами и непрошеными гостями, отвергают морально и обделяют материально, новые сефрийцы начали воспринимать себя как подлинных горожан (мадани), и их желание перестать тесниться на окраинах и стать полноправной частью городского сообщества укрепилось. («Новые сефрийцы» называют свой переезд из сельской местности в город не exode rural234 (еще один угрюмый французский термин, создающий образ оборванных беженцев), как говорят старые сефрийцы, а хиджра (арабский термин, обозначающий одновременно эмиграцию и иммиграцию и, конечно же, самую эпохальную миграцию из всех – перемещение Пророка из Мекки в Медину, от которого ведется отсчет мусульманской эры).) И это желание – желание завершить свою хиджру – очень красноречиво выражается на языке архитектуры: в риторике мечетей и домов и в особенности, что самое удивительное, фасадов.

Фасады удивляют – хотя, возможно, на уровне материализованного значения, с которым мы здесь имеем дело, удивляться тут нечему, – потому что, как часто отмечалось, классические дома медины обращены радикально внутрь235. Они демонстрируют публичным улицам и переулкам единообразное и (редкие скромно украшенные двери не в счет) крайне непримечательное лицо: побеленные стены и маленькие окна с решетками намного выше уровня глаз. Статус выражается во внутренних дворах, садах и гостиных, отделанных парчой женских половинах, выложенных мозаикой фонтанах и чайных комнатах с коврами. Снаружи дома2 богатого и бедного выглядят почти одинаково; по внутреннему убранству, обстановке и использованию пространства они различаются как дворец и хижина. Именно так и устроен Сефру – не только в старом городе, в собственно медине, где на домах снаружи нет практически никаких знаков и улица выглядит как сплошная стена, в которой через неравные расстояния проделаны узкие проходы, но и в кварталах новой медины сразу за стеной, где, поворачивая, не знаешь (если, конечно, ты не местный), в пещере окажешься или в сокровищнице. Именно этот – пожалуй, самый нагруженный смыслами и уж точно самый сокровенный – элемент представлений о городе полностью изменили новые сефрийцы в своих разросшихся поселениях. С декоративной точки зрения они вывернули городской дом наизнанку.

Как уже говорилось, дома, построенные новыми сефрийцами, в основном представляют собой массивные каменные и бетонные конструкции, многие – довольно крупные, которые хаотично (учитывая их «незаконное», то есть случайное, расположение) понаставлены вдоль извилистых тропинок и дорог. Внутри большинство из них поражают скупостью обстановки. Они часто бывают практически пустыми – большие пространства с одной кроватью или сиротливым столом и несколькими стульями. Капитал большинства их владельцев вложен в само здание и в стремительно дешевеющую землю под ним, да и в любом случае отсутствие городских коммуникаций, воды, электричества и прочего ограничивает возможности для действия: здесь нет зеркальных прудов или диванов с подсветкой. Для демонстрации используются наружные стены. Почти все эти дома (во всяком случае, до постановления совета) были очень ярко выкрашены в броские основные цвета – красный, желтый, зеленый, синий, иногда даже пурпурный, апельсиновый и розовый, – аляповато перемешанные между собой. Большинство имели дополнительные украшения – как правило, по всему фасаду, – со сложным узором, подчас основанным на традиционных ремесленных мотивах, перенесенных с ковров, текстиля, глиняной посуды и изделий из кожи, иногда – на традиционных магических изображениях (рука Фатимы, геомантические фигуры, имя Аллаха или даже вся фатиха, выполненная изысканной каллиграфией), иногда – на племенных знаках, производных от женских татуировок на лице, которые служат эквивалентом сокрытия лица в городе у берберских женщин236. Некоторые орнаменты были собственными изобретениями, которые, по словам владельцев, являлись им в снах или видениях.