Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли

Представление о том, что такое субъект, что такое его идентичность, может ли эта идентичность раздваиваться или нет — это тоже свойство парадигмы, поскольку то, что могло происходить в парадигме Традиции, (например, би-локация святого или превращение колдуна в волка) не могло происходить в парадигме модерна. Так, полное отождествление человека с компьютерным клоном вполне может произойти в парадигме постмодерна. Если мы доверяем парадигмальному анализу, то мы заведомо отказываемся от идеи «как все происходит на самом деле». Точнее, не отказываемся, но просто ее откладываем. Смысл путешествия в постфилософию — никогда не задаваться вопросом: «А как оно на самом деле?» Произошло ли уже клонирование, либо оно только может произойти, для нас это вообще не принципиально: мы доверяем, что тренд в сторону однополого производства рано или поздно реализуется.

Как было с овцой Долли? Кто-то возмущался, кто-то радовался, кто-то запрещал, говорили о морали, спрашивали — а что такое мораль, потом опять разрешали, потом опять думали, и, в конечном итоге, их — Долли — стали просто штамповать.Так же и с людьми. Ведь обязательно в нашем мире найдется общество, которое скажет — а почему бы и не попробовать? Как в Китае. Там же не запрещено клонировать. Так что, с точки зрения постфилософии, клоны и репликанты уже здесь...

Вопрос: В постмодерне невозможны новации, возможны лишь новшества. И поэтому вся деятельность и творчество в постмодерне будут комбинаторикой. Не грозит ли нам всем вымереть от скуки, когда закончится возможность комбинаций?

Ответ: Абсолютно верно. Во-первых, новации, действительно, невозможны в постмодерне и, кстати, новации были невозможны в премодерне, потому что все было создано in illo tempore, «во время оно». Действительно, «инновация» или «создание чего-то нового» было специфической идеей Нового времени, и рекомбинация становится главным инструментом постмодерна. Собственно говоря, в какой степени постмодерн весел, это очень большой вопрос. Вы правы. Конечно, это наверное, некий предел скуки, но скуки, которая настолько не может более саму себя выносить, что каждый ее момент должен заполняться эксцессивной комбинаторикой. Что касается возможности для комбинаций, я не могу ответить однозначно, поскольку безграничен мир Традиции, а значит, безгранична демоническая, апокалиптичеекая игра с элементами Традиции. Поскольку сама парадигма Традиции огромна, бесконечна, безгранична, вечна, то мы можем вампирически из нее вытаскивать определенные куски, сочетать их с экстравагантными другими кусками, и пока нас это вдохновляет, рассматривать, потом бросать и брать новое. Я допускаю, что за счет черно-магической операции с остатками сакрального, с тем, что называется в традиционалистской литературе «резидуальными остатками сакрального», возможен черный феномен посттворчества. Постмодерн может длиться довольно долго. И мы далеко еще даже не приступили к полноценной эксплорации этой возможности. То, что мы знаем сегодня как постмодерн или постмодернизм — это некий абортивный суррогат постмодерна.Люди, известные нам как «постмодернистские писатели», особенно российские, вообще ничего ни в чем не понимают. Их моральная ангажированность в либерализм, демократию, права человека их полностью дисквалифицирует, это документ об их неизлечимой отсталости. Реальный постмодерн у нас еще не начинался — он только придет. На Западе кое-что есть, Тарантино, например. В Японии — замечательный Такеши Миике. Это настоящий постмодерн, фундаментальный. Мы же сейчас даже не можем говорить о возможности исчерпания этих комбинаций, потому что мы к ним еще не приступили. Наш национальный, русский, постмодерн — это то, что только-только на подходе, тот, который есть — не в счет, это жалкое недоразумение.

Вопрос:У меня вопрос о том, не связаны ли премодерн и модерн между собой узами последовательности, как различные возраста. Может быть, модерн является во всех своих положениях продолжением премодерна. И постмодерн, в свою очередь, может быть, есть прямое продолжение модерна? Нельзя ли так сказать?