Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

И она согласилась с мужем. А квартиру они получили через пять лет, когда его назначили заместителем председателя спорткомитета Ленинграда, — двухкомнатную конурку на последнем этаже пятиэтажки.

Конечно, в номеклатурной среде — даже того нижнего уровня, к которому принадлежали мой дед Иосиф Бруссер и брат его жены Александр Иссурин, — оба числились белыми воронами. Там личное благополучие и тогда неизменно стояло на первом месте. Но в кругу своих друзей и знакомых они вовсе не были чем-то экстраординарным. По таким же законам жили многие. Было немало случаев, когда люди сдавали приезжему студенту угол, а после того, как он оказывался без денег, потому что «мама заболела и надо ей отсылать стипендию», оставляли его жить «за просто так». Когда с соседским парнем целый год по вечерам после работы занимались бесплатно, чтобы подготовить его к поступлению в вуз, и при этом ещё всякий раз кормили ужином, потому что мальчишка был из бедной семьи… Да что говорить, ведь и меня самого, после того как я, рассорившись с советской властью, остался без средств к существованию, главный редактор и его заместитель взяли обратно в газету, невзирая на то, что их обоих за это могли выгнать с работы.

Все эти люди не считали свои поступки хоть в малейшей степени геройскими. Они жили так каждый день, старательно сохраняя свою совесть и достоинство даже в бытовой повседневности.

В Ленинграде второй половины 1950-х и первой половины 1960-х годов, городе моего детства и отрочества, почти все считали каждую копейку. Одевались скромно, но аккуратно: всё выстирано, вычищено, подшито и поглажено. Как принято было говорить, «бедно, но чисто». В интеллигентских семьях мужчины даже по воскресеньям дома, в коммунальной квартире, не позволяли себе ходить небритыми, в майке, старых тренировочных штанах и тапочках на босу ногу — всегда в свежей сорочке, в брюках, домашних туфлях, а когда приходили гости, непременно и при галстуке. Женщины могли быть в домашнем халате, но не в коротеньком и на трёх пуговицах, обнажающем интимные части тела, а скорее похожем на платье, в каком обычно появлялись на службе. Строгость в одежде — не наследие сталинско-пуританской эпохи, так было принято ещё в дореволюционном Петербурге.