Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

К примеру, Филипп Вигель был уверен, что да, «с самого основания своего Петербург… представлял вавилонское столпотворение, являл в себе ужасное смешение языков, обычаев и нарядов. Но могущество народа, коего послушным усилиям он был обязан своим вынужденным, почти противоестественным существованием, более всего в нём выказывалось: русский дух не переставал в нём преобладать» [6. Т. 1. С. 240].

Всеволод Гаршин полагал: «…этот болотный, немецкий, чухонский, бюрократический, крамольнический, чужой город, — этот город. по моему скромному мнению — единственный русский город, способный быть настоящею духовною родиной. <…> Не в Москве фокус русской жизни или того общего, что есть в этой жизни, а в Петербурге. Дурное и хорошее собирается в него отовсюду, и — дерзкие скажу слова! — не иной город, а именно Петербург есть наиболее резкий представитель жизни русского народа.» [9. С. 441–442]. Фёдор Степун в романе «Переслегин» заявлял, что «Петербург более русский город, чем Москва…» [12. С. 64]. То же самое писал Николай Устрялов: «Петербург — подлинно русский город, несмотря на его интернациональную внешность и немецкое имя» [22. С. 397]. Наконец, Александр Бенуа считал, что «на самом же деле Петербург, несмотря на миссию, возложенную на него основателем, и на то направление, которое было дано им же его развитию, если и рос под руководством иностранных учителей, то всё же не изменял своему русскому происхождению. Это “окно в Европу" находилось всё же в том же доме, в котором жило всё русское племя, и это окно этот дом освещало» [3. Т. 1. С. 26].

Любопытно, что и те, кто называл Петербург совершенно русским, зачастую тоже ссылались на архитектурную специфику города. Например, тот же Александр Бенуа в статьях, опубликованных в первых номерах журнала «Мир искусства», утверждал: русская столица «ничем не напоминает “общеевропейский город”, поскольку даже занесённые с Запада архитектурные стили приобрели на русской почве особую завершённость и монументальность. Было где разгуляться талантам выдающихся зодчих, покорённых величием и планиметрией северной столицы, и они создавали именно “петербургское барокко”, именно “петербургский ампир”» [19. С. 39].

Той же точки зрения придерживался Дмитрий Лихачёв. В лекции, прочитанной в 1993 году, которая называлась «Петербург в истории русской культуры», академик говорил: «Петербург характеризует не просто близость и схожесть с Европой, как это часто трактуют, а именно концентрация особенностей русской культуры. Эта концентрация сделала наш город одним из самых русских среди русских городов» [16. С. 274]. К этой мысли он возвращался не раз. В лихачёвской статье, опубликованной в «Литературной газете» пять лет спустя, читаем: «Даже многочисленные итальянские архитекторы, работавшие в Петербурге, не приблизили Петербург к типу итальянских городов. Петербург вообще не принадлежит к типично европейским городам. Петербург — русский, обладающий необычайной восприимчивостью к чужому и творческой переработкой этого чужого в главном» [15. С. 223].

К этим аргументам в пользу «русскости» Петербурга можно добавить и другие, не менее действенные. Строился он совершенно по-русски: сначала придумали себе проблему — как поднять новую столицу фактически с нуля да к тому же на пустом, гиблом месте? — и потом, с неисчислимыми трудами и жертвами, эту проблему успешно решили. А кроме того, биография у города тоже оказалась типично русской, что легко проследить хотя бы по нескольким коротким стихотворным цитатам отечественных классиков. Николай Некрасов: «Вчерашний день, часу в шестом, / Зашёл я на Сенную; / Там били женщину кнутом, / Крестьянку молодую» [17. С. 39]. Александр Блок: «Запирайте етажи, / Нынче будут грабежи! / Отмыкайте погреба — / Гуляет нынче голытьба!» [4. Т. 3. С. 240]. Анна Ахматова: «И ненужным привеском болтался / Возле тюрем своих Ленинград» [2. С. 304]…

В общем, северная столица могла бы сказать о себе словами опять-таки Ахматовой:

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был [2. С. 302].

* * *

Так кто же всё-таки этот город — иностранец или русский?

Видимо, ответ надо искать не во внешних чертах Петербурга, не в национальном составе его населения и даже не в его судьбе, а в том, кем он сам себя ощущал. Ведь и каждый из нас тоже имеет ту национальность, к которой себя причисляет и которая не всегда совпадает с той, что при советской власти писалась в пятом пункте нашего паспорта.