Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

«Все мы вышли из гоголевской “Шинели"» — эта фраза Достоевского известна всем. Между тем Фёдор Михайлович никогда ничего такого не говорил. На самом деле это крылатое выражение принадлежит французскому критику Эжену Вогюэ и вошло в употребление после неточного перевода его книги «Современные русские писатели. Толстой-Тургенев-Достоевский», изданной в России в 1887 году [8. С. 418]. Да и не мог Фёдор Михайлович такое сказать. Афоризм, хотя и красив по форме, совершенно неверен по сути. Русские писатели XIX века, включая и самого Николая Васильевича, вышли из произведений Пушкина. Точней — из его петербургских произведений. Блок сформулировал эту мысль так: «"Медный всадник”, — все мы находимся в вибрациях его меди» [10. С. 169].

В первую очередь это относилось к двум типам пушкинских петербургских героев: «лишним людям» и «маленьким людям».

Причём после Пушкина «лишние» стали ещё более «лишними», а «маленькие» — ещё более «маленькими».

Так, если принадлежащий к высшему свету Онегин — «лишний», потому что «учился понемногу», воспитание получил на французский манер и превратился в денди, которые плохо разбираются в реальной жизни и в людях, то его младшие собратья оказались «лишними» совсем по другим причинам. Раскольников («Преступление и наказание») — из-за семейной бедности, Мышкин («Идиот») — из-за того, что нравственно и морально на голову выше окружающих, Адуев («Обыкновенная история») — из-за своей провинциальности…

Впрочем, «лишние люди» населили отечественную словесность XIX века не столь обильно: видимо, потому, что в реальной жизни они встречались всё же не так часто. Куда больше было «маленьких» — бедняков, ютящихся в крохотных тёмных квартирках и углах на верхних этажах столичных доходных домов. Но и они принципиально отличаются от своих пушкинских предшественников.

«Маленький человек» у Пушкина непременно обладал чувством внутреннего достоинства, а потому в самой отчаянной ситуации способен был на бунт, пусть даже слабый и неудачный. К примеру, безобидный вроде бы станционный смотритель. Прежде чем запить горькую и погибнуть в пьянстве оттого, что лишился любимой своей Дуни, он идёт в Петербург, является к ротмистру Минскому (человеку, который стоит на неизмеримо более высокой ступени социальной лестницы, а в бюрократическом государстве разница всего в одну ступень — непреодолимая преграда) и находит в себе силы объясниться с похитителем. Сверх того, когда ротмистр выпроваживает посетителя, сунув ему за рукав деньги, старик, очутившись на улице, бросает эти деньги на землю и в гневе втаптывает их сапогом в грязь. Что уж говорить о Евгении («Медный всадник»), который самому великому императору, «злобно задрожав», шепчет: «Ужо тебе!..» [32. Т. 4. 395]!

Ещё в неоконченной Лермонтовым «Княгине Лиговской» герой, мелкий чиновник Станислав Красинский, бунтует открыто, как и «маленькие» герои Пушкина, и бросает в лицо своему обидчику, Григорию Печорину: «Я хотел вас заставить раскаяться… А разве задавить человека ничего — шутка — потеха?» [26. Т. 4. С. 122–123]. Однако в дальнейшем «маленькие» герои становятся совершенно безответны: их словно подменили. Они если и решаются на бунт, то или напившись пьяным (Макар Девушкин в «Бедных людях»), или сойдя с ума (Аксентий Поприщин в «Записках сумасшедшего»), или и вовсе после смерти, превратившись в привидение (Акакий Башмачкин в «Шинели»).

Соответственно, и судьбы всех этих «маленьких людей» одна горше другой. Герои петербургской литературы непременно сходят с ума, спиваются от беспросветного горя, умирают от чахотки, доходят до убийства или до самоубийства, женщины идут на панель… И трагедия тем острей, что все эти несчастные — натуры глубоко чувствующие, добрые, нравственные, умеющие любить.

В интерпретации авторов и большинства критиков, вина во всех этих случаях возлагается на общество, государственное устройство, а прежде всего — на кровожадный Петербург. Крестовский так и пишет: «…нищета и пролетариат суть сами по себе преступление целого общества, виновного в таком строе своей общественной жизни, который может порождать эти горькие явления» [24. Т. 2. С. 426].