Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Параллельные заметки. Сталин, как достойный продолжатель имперского наследия самодержцев, тоже страдал острой формой антисемитизма. Приведу всего одно свидетельство. 1 декабря 1952 года — как раз в разгар дела «о борьбе с космополитами», направленного против советских евреев, — сталинский нарком Вячеслав Малышев занёс в дневник откровение вождя, услышанное на очередном совещании: ««Любой еврей — это националист, это агент америк[анской]разведки… среди врачей много евреев-националистов» [22. С. 140–141].

Не отставал в этом вопросе от отца и Николай II. Это при нём по южным районам России прокатились волны еврейских погромов, всякий раз возникавших не без участия властей, в том числе столичных.

Политика ограничения гражданских прав отдельных слоёв населения — для любого государства, особенно многонационального, мина замедленного действия. Император этого не понимал (или не хотел понимать?), но его председатель Совета министров Пётр Столыпин, далеко не юдофил, прекрасно осознавал. Нет, глава кабинета не намеревался полностью уравнять евреев в правах со всеми остальными подданными, он лишь «собирался возможно скорее отменить целый ряд ограничений. В этом смысле правительством были приняты решения, а государю представлен… журнал Совета министров, содержавший эти резолюции. Однако государь не утвердил этот журнал. В сопроводительном письме, с которым Николай II вернул протокол Столыпину, мы читаем: “Несмотря на вполне убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу — внутренний голос всё настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать её велениям"» [20. С. 505].

Ни для кого в Петербурге не было секретом, что Николай всячески поддерживает ультранационалистические силы в Думе и в правительстве и является ксенофобом. Вот всего одна маленькая историческая деталь, красноречиво аттестующая «господина полковника» — примерного семьянина и чрезвычайно учтивого, мягкого в общении собеседника. По словам Сергея Витте, после Русско-японской войны «в архивах всех министерств можно было найти официальные доклады с высочайшими надписями, в которых император называет японцев “макаками”» [8. Т. 1. С. 439].

Параллельные заметки. Особую глупость великорусскому шовинизму царственных наследников Петра I придавало то, что в их жилах текла в основном нерусская кровь. Впрочем, возможно как раз именно ощущение этой своей «неполноценности» и заставляло монархов во всём, в том числе и в отношении к инородцам, казаться более русскими, чем они были на самом деле?..

Вполне закономерно, что тем же националистическим ядом была пропитана большая часть высшего столичного общества. При дворе, а также в правительстве жителей Кавказа и Закавказья, включая даже лиц княжеского рода, обычно называли «туземцами», а личные недостатки и отрицательные черты отдельных людей приписывали национальному характеру: грузины — хвастливые и глупые, горские народы — скрытные и коварные, поляки — заносчивые и лживые, евреи — нахальные и хитрые, немцы — упрямые и педантичные… Вот, например, как в своих мемуарах оценивает одного из петербуржцев Николай Греч: «Я обратился. к д. ст. сов. Фёдору Христиановичу Вирсту, заведовавшему тогда статистическим отделением в Министерстве внутренних дел, человеку почтенному и доброму, о котором можно было бы сказать: “Хороший человек, да, жаль, немец"» [13. С. 141]. А вот из более позднего времени — характеристика, которой Сергей Витте удостоил одного из старейших чиновников Министерства финансов, достигшего поста товарища (то есть заместителя) министра: «…это был человек замечательно порядочный, честный и благородный; все относились к Тернеру с большим уважением, но в наследство он получил тупой немецкий ум» [8. Т. 1. С. 288]. Подобного рода оценками Сергей Юльевич наградил десятки людей, которых он хорошо знал и с некоторыми из которых даже вместе работал. Что, впрочем, не мешало ему при этом уверять читателя в том, что сам он совершенно чужд всякому национализму.