Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2

Верховный патрон предоставляет крышу местным патрональным сетям субсуверенных мафиозных государств [♦ 3.6.2.1], то есть они являются проводниками санкционированной противоправности в коррупционной «франчайзинговой системе» [♦ 5.3.4.2]. Как пишут Владимир Шляпентох и Джошуа Вудс в своей книге, посвященной российской однопирамидальной системе, «Путин проявил безразличие не только к коррупции местных баронов, но и к их прямым связям с преступностью. В 2000–2006 годах московские средства массовой информации опубликовали многочисленные статьи о произволе местных баронов, о подборе ими кадров (на основе коммерческих интересов), о связях с криминалом и об успешной войне против независимых средств массовой информации, одним из методов которой было убийство журналистов. ‹…› Иммунитет местных ‹…› элит против уголовного преследования стал практически нормой для постсоветского периода» (выделено нами. – Б. М., Б. М.)[974]. Кроме того, авторы отмечают, что, «[поскольку] губернаторы и президенты республик были полезными для Путина людьми, их власть над местным населением редко ограничивалась. Во многих отношениях они обладали большей независимостью от Москвы, чем при Брежневе ‹…›. Когда система надзора над региональными властями исчезла, жители регионов оказались абсолютно беззащитными перед местными руководителями» (выделено нами. – Б. М., Б. М.). Далее, по мере того как авторы описывают процесс нейтрализации свободной прессы и оппозиции в регионах, а также султанистских масштабов траты главных патронов в Калмыкии, Башкортостане и Татарстане, сходная по структуре природа субсуверенных мафиозных государств внутри центрального путинского государства становится очевидна[975].

Субпатроны, как правило, не вступают в борьбу с верховным патроном ни напрямую, путем участия в политике на национальном уровне, ни опосредованно, через поддержку оппозиционных сил. Это связано не только с тем, что они извлекают выгоду из своего положения, но и с тем, что они знают, что верховный патрон готов сделать практически что угодно, чтобы сохранить свое положение [♦ 4.4.3.2]. Следовательно, региональные субпатроны обычно «платят налоги», то есть подчиняются верховному патрону и уступают ему те ресурсы, которые он требует, в результате чего возникает равновесие стабильной системы идеального типа[976].

Однако верховный патрон может отнять ту свободу, которая идет в комплекте с правом управлять регионом. В конце концов, посредническая автономия – это не свобода, а позиция, предоставляемая на определенных условиях. Поскольку верховный патрон нечасто вмешивается в повседневную работу региональной сети, это может произойти (1) только при чрезвычайных обстоятельствах и (2) без деликатных исправлений и «тонкой настройки» региональных процессов. Иными словами, верховный патрон вмешивается не на микро-, а на мезоуровне: он принимает меры в отношении главных патронов, снимая с должности существующих руководителей и назначая новых, а не в отношении их клиентов более низкого уровня. Следовательно, если верховный патрон вмешивается, он делает это решительно и радикально, отстраняя от власти главного патрона и, возможно, часть его регионального двора и сети (как это произошло в Республике Коми в России [♦ 2.6.2]).

Термин, который описывает примерно те же обстоятельства, что и «многоуровневая единая пирамида», – «фрагментированный авторитаризм» – использовался, в частности, в литературе, посвященной Китаю после эпохи Мао[977]. Как отмечает Хайльманн, «несмотря на политическую концентрацию власти ‹…›, китайскую партию-государство нельзя рассматривать как замкнутое, монолитное образование. По сути, это конгломерат подразделений и регионов, каждый из которых имеет свои собственные специфические традиции, интересы, внутренние правила и связи с бизнес-сообществом, обществом и международными партнерами»[978]. В результате «китайская политика на том уровне, который находится ниже самого высшего руководства страны, характеризуется системой постоянных бюрократических сделок между различными акторами в рамках государственного аппарата. Между центральными и провинциальными властями существуют активные формальные и неформальные каналы связи и коммуникации ‹…›, которые оказывают заметное влияние на процесс разработки и реализации политики»[979].