Постмодерн в раю. О творчестве Ольги Седаковой

Как свечи, оплывает темнота
и копится у лиц неопалимых,
под пеленами белыми хранимых,
и складки этих рук неразрешимых
лежат, как складки горного хребта.

В миндале — что стоит в миндале?

Ничто.
Стоит Ничто в миндале.

Стоит оно там и стоит.

В ничем — кто там стоит? Там Царь.
Стоит там Царь, Царь.

Стоит он там и стоит.

Мы уже уезжали множество раз, но этот раз —

последний.
Прощайте, кому мы дороги! поезд не ждет,
простимся на ходу.
Эту сцену мы повторяли множество раз, но этот
раз — последний.
А, вы думали: мне не уйти? Смотрите же: иду.

Господь, римские гиацинты цветут в горшках

и разгораясь зимнее солнце ползет по зимним
нагорьям;
Упорное время года загостилось у нас.
Жизнь моя легка в ожиданье смертного ветра,
Как перышко на ладони около глаз.

Еврейская прядь, ты не будешь седой!

Лицо моe, как рукопись на шелку, глядит на меня из

зеркал,
И нет часа, чтобы усердный писец новых знаков
в нее не вписал.

Как же мне не покориться столь искусной

и властной руке?
Я не оставлю этого чтенья на самой важной строке.

                              если б, наконец,

в твоих зрачках еще нашлось пространство
и в нем, измучась, уместился жук —
тогда бы при внезапном озаренье
ты надпись прочитал: какие буквы
ты медленно вырезывал в себе,
и складывал в слова, и строил фразу,
и ах! она бессмысленной казалась.

Негоцианты Тира и сегодняшние коммерсанты,

отправляющиеся по воде на диковинных механических созданьях,
Те, кого далеко провожает платок прощальной чайки,
а кто им машет — не узнать,

И гул: сама

правда
в человеческий мир
вошла,
внутрь
вихря метафор.

(Р. М. Рильке. «Ты знаешь ли святых твоих, Господь?..»)

Русский язык Седаковой — это что-то абсолютно выношенное, вымеренное, простроенное, самостоятельное и глубоко неместное. В нем нет ни «московского» говора, ни «питерского» — вообще ничего от родного краеведения. Я бы сказала — хотя Ольга Александровна и не любит слово «проект», — что ее русский и правда стоит на нескольких больших проектах, покрывших земную территорию: христианство, причем в византийском изводе, Просвещение, Античность, переданная через византийское наследство, европейские влияния, и все это — да, привитое к национальному корню. Так вообще-то сделаны все европейские языки. А кроме всего — это еще и общий большой интернациональный «проект» ХХ века, в который Россия влилась страшно, трагично и всем существом, приняв участие в Первой мировой, продолжив ее пожаром революции.

И именно такое приветствие русскому языку слышно у последнего из четырех — у «шестиязыкового» румынского еврея Целана:

В Бресте, где пламя вертелось
и на тигров глазел балаган,
я слышал, как пела ты, бренность,
я видел тебя, Мандельштам.

(«Вечер с цирком и крепостью»)

Давным-давно один известный критик, обсуждая со мною современную поэзию, сказал, что ему достаточно простого определения поэзии как «поэтической функции языка». В практическом изводе это означает: ты можешь только определить «поэзия или нет», и это уже «чудо». Всего остального нам не дано. Нам осталось так мало, даже меньше, чем говорил Рильке в знаменитом и много раз переведенном «Реквиеме графу Вольфу фон Калкройту»

Великие слова других времен,
других событий, явных

— не для нас.Что за победа? Выстоять — и всё.