Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма

Поскольку эта бесконечная, не-скончаемая цепь обменов оказывается невыносимой, возникает «общая форма стоимости», дабы скрепить единообразие процесса, производя своего рода понятие самой себя («стоимость» как общую идею или универсальное качество), которое она затем воплощает в единичном предмете, призванном служить «стандартом» всем остальным. Но это весьма странная и противоречивая операция: «Вновь полученная нами форма выражает стоимости товарного мира в одном и том же выделенном из него виде товара» (Капитал 76). Избранный таким образом предмет приобретает роль, которую невозможно выполнить, поскольку он оказывается одновременно вещью в мире, обладающей потенциальной стоимостью, как и все остальные вещи, и чем-то выведенным из предметного мира, неким извне призванным посредником новой системы стоимости этого мира. Поэтому нет ничего особенно странного в том, что порой в качестве таких предметов выступают коровы (в классическом описании народа нуэр у Эванса-Притчарда); по крайней мере они могут сопровождать нас, передвигаясь самостоятельно, на своих ногах; однако чудовищное неудобство такого процесса тоже очевидно. Гаятри Спивак предложила нам продумать формирование литературного канона в категориях этой диалектики стадий стоимости — и это действительно дельное предложение[214]. Однако мне самому хотелось бы соотнести эту странную третью стадию, на которой внутримировой предмет начинает нести двойную службу в качестве зарождающегося универсального эквивалента, с символом и символическим моментом мышления, как он известен в культуре по различным модернистским проектам, призванным наделить то или иное чувственное представление определенного мировоззрения своего рода всеобщей силой (таковы новые универсальные «мифы», которые, по мысли Элиота, возникали у Джойса); но в философском плане он представлен в универсализирующем повороте pensee sauvage, достигающей понятийной абстракции, например у досократиков, у которых единичный внутримировой предмет («все есть вода, все есть огонь») полагается основой бытия.

Далее следует уже не просто абстракция, но аллегория вместе с отчаянной попыткой достичь «понятия», которая обязательно терпит неудачу и, соответственно, помечает себя в качестве неудачи, чтобы добиться вопреки себе успеха. У Маркса это, конечно, денежная форма, и следующие за ее представлением знаменитые страницы о товарном фетишизме являются драматическим разыгрыванием как раз этого успеха и неудачи специфических следствий, которые из нее проистекают. В нашем контексте здесь будет полезно перекодировать «товарный фетишизм» в обширный процесс абстрагирования, который пронизывает общественный порядок. Если вспомнить замечательную формулировку Ги Дебора (из «Общества спектакля») об изображении как «конечной форме товарного овеществления», этим сразу же удостоверятся значимость теории для современного общества, для медиа и самого постмодернизма. В то же время если мое предположение о том, что изучение следствий первоначального метафорического момента у де Мана в каком-то смысле глубоко родственно Марксову описанию появления стоимости, хоть в чем-то убедительно, тогда эта родственность указывает также на отношение между понятиями де Мана о текстуальности и более постмодернистскими вопросами касательно специфической динамики означивания в медиа, которые на первый взгляд кажутся столь ему далекими.

Так или иначе, этот пересказ «стадий» понятия стоимости позволяет, видимо, утверждать и то, что Марксово Darstellung также не является строго нарративным, ведь первые стадии, так сказать, вываливаются за нарратив и просто генеалогически реконструируются. В этом у «стоимости» есть динамика, сравнимая с той, что была приписана самому языку Леви-Строссом: поскольку последний является, по его мнению, системой, он не может возникнуть постепенно. Он либо существует сразу и целиком, либо не существует вовсе, то есть это ошибка (хотя и неизбежная) — переносить термины, имеющие значение для языковой системы, на случайные обрывки и детали, ворчание и жесты, которые в ретроспективе кажутся тем, что подготавливает появление языка.