Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма

Что касается вкуса (как могли удостовериться читатели предшествующих глав), в культурном плане я пишу в качестве относительно восторженного потребителя постмодернизма, по крайней мере некоторых его составляющих: я люблю архитектуру и большую часть новейшего визуального искусства, особенно новейшую фотографию. Музыка тоже ничего, как и поэзия; роман — самая слабая из новейших культурных областей, его заметно превосходят нарративные аналоги романа в кинематографе и видео (по крайней мере, это относится к роману большой литературы; но нарративы малых жанров очень хороши, а в странах третьего мира все это выглядит, конечно, совсем иначе). Еда и мода также значительно улучшились, как и жизненный мир в целом. Мне представляется, что это, по существу, визуальная культура, соединенная со звуком — культура, чья языковая составляющая (для которой нужно изобрести более сильный термин, чем «стандартизация», и которая к тому же пронизана мусорным языком наихудшего рода, такими терминами, как «стиль жизни» и «сексуальные предпочтения») оказалась слабой и вялой, и чтобы сделать ее интересной, потребуется изобретательность, смелость и сильная мотивация.

Таковы вкусы, которые составляют основу для мнений; они мало чем связаны с анализом функции такой культуры и с тем, как она стала такой. В любом случае, даже мнения в этой форме, скорее всего, не удовлетворительны, поскольку люди, по очевидным контекстуальным причинам, тут же захотят сравнения с прежним модернистским каноном. Архитектура, в целом, существенно лучше; романы — в гораздо меньшей степени. Фотография и видео несравнимы (последнее — по вполне очевидной причине); также нам сегодня повезло с новой интересной живописью и поэзией — нам есть что посмотреть и почитать.

Однако музыка (согласно Шопенгауэру, Ницше и Томасу Манну) должна была бы привести нас к чему-то более интересному и сложному, нежели простое мнение. Прежде всего, она остается фундаментальным классовым маркером, индексом того культурного капитала, который Пьер Бурдье называет социальным «отличием», отсюда страсти, которые по-прежнему вызывают высокие и элитные музыкальные вкусы, противопоставленные попсовым или массовым (и теории, их сопровождающие — Адорно, с одной стороны, и Саймон Фрис — с другой). При этом музыка включает в себя историю более полным и необратимым образом, поскольку в качестве фона или стимула настроения она опосредует наше историческое прошлое нашим личным или экзистенциальным прошлым и вряд ли может быть изгнана потом из памяти.