Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма

Но, как свидетельствуют эти статьи, Поль де Ман был не кем иным, как совершенно непримечательным образчиком общераспространенной фигуры эстета высокого модернизма, причем эстетом аполитичным. В случае Хайдеггера, конечно, ситуация совершенно иная (хотя представляется бесспорным то, что породнившиеся «скандалы» Хайдеггера и де Мана были тщательно организованы, чтобы делегитимировать деконструкцию Деррида). Возможно, Хайдеггер был, как любят говорить, «политически наивным», но он, несомненно, был при этом политически активным и определенное время верил в то, что захват власти Гитлером был подлинной национальной революцией, которая приведет к нравственной и общественной перестройке нации[229]. В роли ректора Фрайбургского университета, разделяя вполне реакционный и маккартистский настрой, он проводил чистки, избавляясь от сомнительных элементов (хотя следует помнить, что подлинно радикальные или левацкие «элементы» встречались в университетской системе Германии в 1920-х годах крайне редко, если сравнивать с Голливудом 1940-х или же с Федеративной Республикой 1970-х). Его окончательное разочарование в Гитлере разделяли ряд людей революционного (антикапиталистического) левого крыла национал-социализма, не сумевших в свое время понять, что прагматическая позиция Гитлера является умеренной или центристской, как и осознать его ключевую связь с крупным капиталом. Я знаю, что меня неправильно поймут, если я добавлю, что испытываю смутное восхищение попыткой Хайдеггера стать политически ангажированным и нахожу саму эту попытку морально и эстетически предпочтительной аполитичному либерализму (при условии, что идеалы такой попытки не будут осуществлены).

Все это никак не относится к Полю де Ману, для которого то, что нарочито драматически называют «коллаборацией», было просто работой[230] — в Европе, которая начиная с того момента и в обозримом будущем представлялась объединенной под властью немцев, причем сам Поль де Ман, насколько я знал его лично, был просто нормальным либералом (и в этом смысле не был антикоммунистом). Можно ли все-таки последовать за одним из классических сценариев Ideologiekritik[231] и заявить, что эволюция всего этого сложного комплекса более поздней мысли в каком-то смысле определялась первичной травмой, с которой она пытается разобраться? Такой терапевтический язык можно, конечно, заменить более тактическим, как в авторитетном обсуждении у Бурдье того, как знаменитый Kehre Хайдеггера (поворот от его экзистенциализма к вопросам бытия) составляет расчетливое риторическое отстранение от прежнего политического утверждения нацистской «революции»[232], однако у де Мана (и в этом он отличается от Бланшо) подобных симпатий вообще не было. Можно не менее убедительно обсуждать подобные провальные обращения в терминах самой травмы, увидев в них опыт насилия и радикального страха: так, Варгас Льоса в «Разговоре в „Соборе“» (странным образом предсказывающем его собственное более позднее отречение от левых) показывает, как сам опыт того, кто обжегся историей (в данном случае был избит после студенческой демонстрации, но в более серьезных случаях подвергся пыткам), создает впоследствии уродующую структуру самоцензуры и почти условно-рефлекторного уклонения от политических обязательств (что является специфическим переворачиванием канонического освободительного акта насилия, как он описывается у Фанона).

Кажется смешным предполагать, что все сложные процедуры деконструкции у де Мана возникли, чтобы в каком-то смысле искупить или отменить «нацистское» прошлое, которого вообще не было. Они, конечно, подорвали его некритические модернистские ценности в области эстетики (хотя, как мы выяснили, «спасли текст» в другом отношении). Что касается знаменитой «антисемитской статьи»[233], я полагаю, что ее все время читали неправильно — мне она представляется остроумной попыткой сопротивления со стороны молодого человека, который попадает впросак из-за своего собственного ума. Ведь своим «вмешательством» он хочет сказать следующее: «Вы, заурядные антисемиты и интеллектуалы (оставим в стороне высокопарный „религиозный“ антисемитизм Третьего рейха) в действительности мешаете своему собственному делу. Вы не поняли, что, если „еврейская литература“ столь опасна и вредна, как вы утверждаете, значит арийская литература стоит немного и особенно ей не хватает стойкости, чтобы сопротивляться еврейской культуре, которая, в соответствии с другими каноничными „антисемитскими“ описаниями, считается никчемной. Следовательно, в этих обстоятельствах вам стоит вообще прекратить рассуждать о евреях и взращивать свой собственный сад».