Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма

Благодаря этому новому опыту демографии и его неожиданным последствиям мы снова оказываемся в пространственности как таковой (как и в постмодернизме, понятом как культура, идеология и репрезентация). Представлением о преобладании пространства в постсовременную эпоху мы обязаны Анри Лефевру[294] (которому, однако, чуждо понятие постмодернистского периода или этапа: его эмпирические рамки определялись, в основном, модернизацией Франции в послевоенный период и, прежде всего, в эпоху де Голля), и многие читатели, которые помнят кантовскую концепцию пространства и времени как пустых формальных категорий, были сбиты с толку, поскольку эти категории опыта настолько общие, что сами не могут быть предметом того опыта, рамкой и структурной предпосылкой которого они выступают.

Эти разумные ограничения, включающие в себя и здравое предупреждение в отношении существенного обеднения самих этих тем, не помешали модернистам уделять много внимания времени, пустые координаты которого они пытались превратить в волшебную субстанцию стихии, подлинный поток опыта. Но почему ландшафт должен быть менее драматичным, чем Событие? В любом случае посылка заключается в том, что память в наше время ослабла и что великие помнящие — едва ли не вымерший вид: память, когда она представляет собой сильный опыт и все еще способна свидетельствовать о реальности прошлого, служит нам лишь для уничтожения времени, а вместе с ним и прошлого.

Однако Лефевр хотел подчеркнуть корреляцию между, с одной стороны, этими ранее универсальными, формально-организационными категориями — которые, по Канту, сохраняются в любом опыте на протяжении всей человеческой истории — и, с другой стороны, исторической спецификой и оригинальностью различных модусов производства, в каждом из которых время и пространство проживаются по-разному и по-особому (если это действительно можно так сформулировать и если, вопреки Канту, мы способны на какой-то непосредственный опыт пространства и времени). Акцент Лефевра на пространстве служил не просто исправлению (модернистского) перекоса; им также признавалась растущая роль — как в нашем жизненном опыте, так и в самом позднем капитализме — города как такового и новой глобальности системы. В самом деле, Лефевр призывал к новому пространственному воображению, способному подойти к прошлому по-новому и прочесть его менее очевидные секреты по шаблону его пространственных структур — тела, космоса, города, поскольку все они размечали собой гораздо менее заметную организацию культурной и либидинальной экономики, а также языковых форм. Этот тезис требует воображения радикального различия, проекции наших собственных пространственных организаций на прямо-таки фантастические и экзотические формы чужих способов производства. Но, по Лефевру, любые способы производства не просто организованы пространственно, они еще и задают различные способы «производства пространства». Теория постмодернизма подразумевает, однако, некоторую дополнительность пространственности в современный период и указывает на то, что в каком-то отношении, хотя все другие способы производства (или иные моменты нашего собственного способа производства) тоже по-своему пространственны, наш способ стал пространственным в особом смысле, так что пространство стало для нас экзистенциальной и культурной доминантой, тематизированной и выделенной чертой, структурным принципом, четко контрастирующим с относительно подчинённой и второстепенной (хотя, несомненно, не менее симптоматичной) ролью пространства в прежних способах производства[295]. Следовательно, даже если все является пространственным, данная постмодернистская реальность является в каком-то смысле более пространственной, чем все остальные.

Легче понять то, почему должно быть так, чем то, как могло так получиться. Предпочтение пространства, обнаруживаемое у теоретиков постмодернизма, лучше всего понимать, конечно, как предсказуемую (поколенческую) реакцию против официальной, давно канонизированной риторики темпоральности, свойственной критикам и теоретикам высокого модернизма, то есть как переворачивание, закладывающее основы для громких провидческих концепций нового порядка и его новой энергии. Но эта тематическая ось не была произвольной или же неоправданной, и ее, в свою очередь, можно изучать, исследуя ее собственные условия возможности.